Бомарше в отчаянии прижался к ней еще теснее, несмотря на отчаянные попытки Троншена прекратить это безумство. Бомарше не слушал его, он хотел в этот момент только одного, как можно дольше удержать Женевьеву от перехода туда, где она уже окажется вне пределов его досягания.

Когда в дверь квартиры позвонили, Аркашова не сомневалась, что это снова пришел драматург. Какое-то время она размышляла о том, как ей следует поступить, стоит ли впускать его в дом? Уж слишком много от него беспокойства. Затем бросила быстрый взгляд в зеркало, который отразил плохо причесанную женщину во много раз стиранном домашнем халате. Но ничего менять в своем внешнем облике она не стала. Раз явился без приглашения, пусть видит ее такую, какую застал. А если не понравится, ей что за дело.

Аркашова отворила дверь, на пороге, как она и предполагала, стоял Феоктистов.

— Это вы? — все же ради приличия спросила она.

Феоктистов откровенно усмехнулся.

— Можно подумать, что вы меня не ждали. Только не обманывайте, скажите честно.

— Я не исключала, что вы осчастливите сегодня меня своим визитом. Хотя и надеялась, что все же удастся избежать этого несчастья. Я устала. Был трудный день.

— Ну да, вы же перемыли почти весь театр, и теперь он блестит, как только что выпущенная монета. Я не исключаю, что однажды вам присвоят звание: заслуженная уборщица республики.

Аркашова пожалела, что открыла этому неприятному, чванливому человеку дверь. Надо было оставить его за порогом. Еще ни разу их встречи не завершались ничем плодотворным. Одни стычки и ссоры. Зачем они ей?

— Вы пришли в такой час, чтобы сказать мне об этом. Неужели с этим нельзя было подождать до утра?

— Вы отлично знаете, что я пришел совсем не за этим. Я наблюдал за вашей реакцией при прогоне сегодняшней сцены. У вас было такое лицо, словно бы все, что вы видели, вызывало не то негодование, не то отвращение. А может быть, и то и другое попеременно. Мне стало страшно интересно, чем же вам не понравилась сцена?

— Что вам до мнения какой-то уборщицы, — пожала она плечами. — Неужели вы так низко опуститесь, что будете слушать меня? Я вас не узнаю. Опомнитесь! Вспомните про свою гордость.

Феоктистов, не спрашивая разрешения, прошел в комнату и совсем по-хозяйски сел на стул. Затем вперил взор в Аркашову.

— У меня нет желания препираться. Если бы я не ценил ваше суждение, то не пришел бы сюда.

Аркашова тоже села.

— Это что-то новенькое. А, понимаю, это способ обольщения. Прямой приступ не удался, так вы решили пойти в обход. Это ваша драматургия. Что же, не самый плохой прием.

— Да бросьте, не собираюсь я вас обольщать. Я действительно пришел только за тем, чтобы поговорить о сцене. Без всякой задней мысли.

— Но, может быть, ваши задние мысли переместились вперед.

— Да будете ли вы говорить по существу! — не на шутку рассердился Феоктистов. — Что вы заладили, как пономарь, про одно и то же. Я уже перед вами за то извинился. Или вы уже пожалели, что дали мне отказ?

— Теперь вы начинаете?

— О, боже, когда я говорю с вами, у меня голова идет кругом. Я никак не могу найти верный тон. Что вы за человек, не пойму. Может, прав ваш муженек, когда уверяет, что вы ведьма.

— Может, и прав. А вы боитесь ведьм?

— Не знаю, вполне возможно, что и боюсь. Я даже не знаю, ведьма — это женщина или что-то иное. Скажите, вы могли бы вот так, прийти мужчине и через полчаса ему отдаться.

Какое-то время Аркашова молчала. Она смотрела на своего гостя, и тому вдруг стало не очень уютно под воздействием ее взгляда. А может, то, что она ведьма, совсем недалеко от истины, вдруг пришла к Феоктистову мысль. Вон какие странные у нее глаза; вроде бы ничего особенного, но если присмотреться, что-то в них есть завораживающее. Словно картина художника, от которой невозможно оторваться.

— Почему бы и нет? — Голос Аркашовой после длительной паузы раздался столь неожиданно, что Феоктистов даже вздрогнул. — Именно так у меня и было с первым мужчиной. Когда я его увидела, то вдруг поняла, что хочу ему принадлежать немедленно. Мне тогда было девятнадцать лет, и у меня еще никого не было. Но это было совершенно непреодолимо, и я не испытывала никаких сомнений. Я ясно сознавала, что именно с него мне предназначено начать свою настоящую женскую жизнь.

— И сколько прошло времени до того момента, как вы ему отдались.

— Нисколько. Я ему не отдалась.

— Вот те на! — удивился Феоктистов. — Но почему?

— В последний момент я вдруг поняла, что не должна этого делать.

— Ничего не понимаю. То вдруг почувствовали, что должны ему отдаться, то вдруг поняли, что не должны этого делать. Сам черт ногу сломит в ваших поступках.

— Когда он почувствовал мое желание, он стал вести себя примерно же так, как вы в прошлый раз. И у меня тут же все исчезло, я уже больше ничего не хотела.

— Но тогда это был не он, не тот человек, с которого должна была начаться ваша женская жизнь.

— Нет, он, — упрямо наклонила голову Аркашова, — я получила ясный сигнал. Там не было ошибки.

— Но тогда почему?

— В тот момент он не понял, как должен себя вести. Потом через некоторое время он пришел ко мне и просил прощения. Но у меня к нему уже не было никаких чувств.

Феоктистов тяжело и даже обреченно вздохнул.

— С вами не соскучишься. Но объясните все же, что вам не понравилось в моей сцене?

— А нужно ли?

— Если я прошу, значит нужно, — излишне резко произнес он. Феоктистов уже заметил, что ее сопротивление всякий раз вызывало в нем раздражение и стремление его преодолеть, настоять на своем.

Аркашова словно бы разгадала его состояние.

— Вовсе не обязательно, — произнесла она. — Люди часто упорно добиваются того, что им совершенно не нужно. Да и какая вам, в сущности, разница, неужели вас может интересовать мнение какой-то не то провинциальной актрисы, не то уборщицы в театре.

— У меня такое чувство, что вы просто вымаливаете комплимент.

— Да, наверное, вы в чем-то правы. Я не должна было этого говорить.

— Но так скажите же, наконец-то, что вы должны были сказать! Я вас уже полчаса об этом умоляю. Хотите, встану на колени.

Неожиданно Феоктистов резво вскочил со стула и упал перед ней на колени. Аркашова быстро встала и сделала несколько шагов от него назад.

— Прекратите этот балаган, иначе я не буду ничего говорить! — почти закричала она.

— Это не балаган, — возразил он, оставаясь стоять в той же позе. — У меня такое чувство, что я сам не знаю, чего я добиваюсь, что хочу услышать. Когда я с вами, я чувствую какую-то растерянность. Вот если бы вы мне тогда отдались, как было бы замечательно, я бы знал, что делать дальше. Все шло бы по накатанному сценарию. — Он встал и снова занял место на стуле.