– К-категорически… Категорически возражаю.

– Против чего? – не понял Николаша.

– Не нужно никакого официоза. Я сам… сам все сделаю. Сам найду.

Николаша с сомнением посмотрел на Рыбу:

– Ты? Не, ты точно не найдешь.

– Пусть так. Но и помощь какой-то там партии мне тоже не нужна.

– Ладно. Обойдемся своими силами. Без привлечения…

Начать поиски было решено со ставшего Рыбе родным магазинчика. Там Рыба с Николашей ненадолго тормознулись, еще выпили (на этот раз – вместе с таинственным Ваней из подсобки, несмотря на устрашающее родимое пятно в пол-лица, оказавшимся простым и милым парнем). Николаша, расчувствовавшись, рассказал присутствующим о неразделенной любви своего друга, Рыбы-Молота. В интерпретации Николаши выходило, что Рыба страдает и ищет возлюбленную пятнадцать лет кряду, а может, и больше. А Изящная Птица трансформировалась в сознании депутата в нечто похожее на скифскую бабу или статую с острова Пасхи: «Жопа – во! Сиськи – во! Как такую не любить? Я бы и сам не отказался, прости меня, Вера Рашидовна! А вы смотрите у меня, сцуки, ничего Верке не говорите, а то прикрою вашу торговлишку к чертовой матери!..»

После магазинчика они еще долго шатались по городу, ломились в какие-то двери, подожгли помойку, едва спаслись от стаи бродячих собак, разбили несколько подвернувшихся под руку носов и окон и зачем-то полезли купаться в фонтан, называвшийся «У трех муксунов». Солировал в этом заплыве Молот, страстно обнимавший изваяния ни в чем не повинных рыб и кричавший что есть мочи:

– Братья! О, мои братья!..

Николаша же, обратив свой взгляд строго на юго-запад, туда, где за тысячи километров заседал, по его мнению, политсовет партии власти, орал:

– Кто эти люди, которые запрещают нам ковыряться в носу?!

Это была последняя фраза, которую зафиксировал Рыба-Молот, прежде чем разум его померк и наступила темнота.

в которой Рыба-Молот знакомится с Яном Гюйгенсом ван Линсхоттеном, узнает кое-что о ненецкой мифологии и особенностях местного общепита, мужественно противостоит любовным поползновениям со стороны Веры Рашидовны и, помимо своей воли, становится хозяином духов нгылека

…Это было самое диковинное пробуждение в жизни Рыбы-Молота.

Во время всех без исключения прошлых пробуждений он всегда знал, где и с кем находится. Утренний ландшафт соответствовал вечернему, то же можно было сказать о женщине рядом. Как правило, речь шла о собственной квартире, собственной кровати и собственной женщине Рыбы, а ночевать вне дома и на всю катушку использовать случайные связи он терпеть не мог. В обычных обстоятельствах на едва продравшего глаза Рыбу сразу же накидывалась толпа самых разнообразных, никак не связанных между собой мыслей:

• не пора ли менять долларовую заначку на заначку из английских фунтов, евро и юаней?

• не пора ли менять работу?

• не пора ли менять страну проживания?

• не пора ли менять рубашку или сегодня еще можно походить во вчерашней?

• не пора ли менять зубную щетку и пасту заодно?

• не пора ли совершить что-нибудь такое (этакое), что заставит жену посмотреть на него другими (восхищенными и изумленными) глазами?

В силу инертности и прикладного характера Рыбьего мышления большинство из этих вопросов не находили ответа, а решались только незначительные – насчет рубашки и зубной щетки с пастой. И то не сразу, а после длительного обдумывания в туалете, ванной и за кухонным столом.

В это утро все было по-другому

Хотя бы потому, что, проснувшись, Рыба-Молот не обнаружил у себя в голове ни одной мысли, даже самой ничтожной. Причинно-следственные связи, идентификация личности, воспоминания – все оказалось стертым, сорвавшимся с якоря и унесенным в открытый океан в неизвестном направлении.

Океан, – подумал Рыба, – океан – это такая штуковина, в которой плещется много воды. Вода в океане соленая… Я знаю, что такое «океан», что такое «вода» и что такое «соленый», – уже хорошо. Отбросив «воду» и «соленый», он сосредоточился на океане и спустя непродолжительное время увидел над волнами чайку.

Оп-паньки, да это же всемирно известный Дзэнатан… тьфу ты, холера!.. Джонатан Ливингстон! Привет тебе, привет!..

Я знаю, что такое «холера» и что такое «дзэн», не путать с «дзынь», а также с «дзынь-дзынь»! Ситуация проясняется.

Поглазев на океан еще немножко, Рыба заметил наконец живописную группу божьих тварей, резвящихся на волнах аккурат под чайкой Джонатан Ливингстон. Рептилии? Пресмыкающиеся? М-м… млекопитающие? Да нет же, это рыбы!

Ры-бы!

Рыб было ровно четыре штуки – три муксуна (привет вам, привет!) и еще одна, напоминающая акулу, со странной головой в виде кузнечного молота.

Так это же я! – обрадовался Рыба. – Точно я! Я и есть Рыба-Молот!

После самоидентификации дела пошли веселее: Рыба вспомнил, что зовут его Александр Евгеньевич Бархатов, что ему тридцать пять лет от роду, что его первой женой была Кошкина, а второй – Рахиль Исааковна, что армяне – древний библейский народ, что рафинированное подсолнечное масло не годится для салатов и лучше заправлять их оливковым; что живет он в Питере и только что покинул его и уехал…

Куда это он уехал?

В «муркину задницу», как говаривала Кошкина, или, по-простому, в город Салехард, где нет даже железнодорожной станции, зато есть много водки, кривоногие продавщицы, горящие помойки и шаманы, способные струей из своего пениса столкнуть с орбиты любую зазевавшуюся звезду.

Скудные мысли о Салехарде особой радости не принесли, и Рыба-Молот попытался задвинуть их в дальний угол, заслонить другими – об Изящной Птице.

Со вчерашнего дня Рыба-Молот влюблен, он влюбился еще до Салехарда, но уже после Питера… он влюбился в самолете, точно! С Изящной Птицей он летел одним рейсом, но она почему-то сказала, что направляется в Гонолулу. Гонолулу – это где? В Северном полушарии, в Южном? Или Гонолулу вообще не существует, как Атлантиды или Эльдорадо? Не существует для него – вот оно что!.. В те украшенные манго, лаймом и папайями небеса, где парит Изящная Птица, вход рыбам-молотам заказан!

Чем так рвать сердце – лучше думать о Салехарде.

В Салехарде Рыба-Молот скотски напился – впервые в жизни. И видимо, совершил кучу гнуснейших (таких и этаких) поступков. Количество водки, которое он влил в свой почти что дистиллированный организм, не поддается исчислению. После подобных возлияний должна дико болеть и раскалываться голова и перманентно возникать рвотные позывы. Так гласят все самые мудрые книги на земле, все своды правил, кодексы и руководства по эксплуатации.

Но голова у Рыбы-Молота не болела, а блевать и вовсе не тянуло. Он чувствовал себя прекрасно, вернее – не чувствовал никак. Все органы, большие и малые, маскировались, как могли, сидели тихо, не курили, не чихали, не покашливали – и поэтому определить их местоположение не представлялось возможным. Рыба попытался прощупать пульс (тот не прощупывался), приложил руку к груди – туда, где, по уверениям медиков, находится сердце (сердце тоже не стучало). В довершение ко всему, рука оказалась легкой, почти невесомой.