– «Как я люблю Париж весной», – пробормотал Жан слова из песни.

Патологоанатом закончил работу. Два жандарма в мундирах готовились вынести труп.

– Можете поверить, что находятся парни, способные переспать с этим? – спросил один из них у своего коллеги, застегивая черный пластиковый мешок. – Вот и говори о грубом сексе. Я скорее суну свой конец в мясорубку.

Инспектор Риццо яростно набросился на них:

– Как вы смеете? Имейте хоть какое-то уважение к покойной! Она – человеческое существо. Была человеческим существом. Вы смотрите на чью-то сестру, чью-то дочь…

Жандармы вернулись к работе. Позже они обменяются ироничными взглядами. Как только зануда из Интерпола наконец уйдет. С каких это пор на сцене преступления запрещен черный юмор? И кто такой, черт побери, этот инспектор? Невелика шишка!

Офис парижского управления Интерпола был небольшим и просто обставленным, но оттуда открывался великолепный вид. Из своего временного кабинета Жан видел Эйфелеву башню, возвышавшуюся вдалеке, и белый купол Сакре-Кёр на Монмартре. Все это так отличалось от убогой одинокой квартирки Алиссы Арман.

Жан пригладил волосы, стараясь не поддаться нахлынувшей грусти. Это был невысокий красивый мужчина лет сорока с небольшим, с волнистыми темными волосами, со сложением профессионального боксера и светло-серыми глазами, сверкающими, как лунные камни, когда он был сердит или поддавался эмоциям. Жана коллеги любили. Он был трудоголиком, хотя его не подстегивали амбиции – редкие служащие Интерпола были менее его заинтересованы в том, чтобы пытаться вскарабкаться вверх по намазанному жиром столбу. Он был движим истинной жаждой правосудия, потребностью исправить все несправедливости жестокого мира.

Алкоголизм и наркомания разрушили семью Риццо. Родители его были алкоголиками, мать умерла от этой болезни. Жан страстно верил, что алкоголизм и есть болезнь, хотя в его родном местечке Керрисдейл, богатом предместье Ванкувера, немногие разделяли его убеждение. Жан помнил, как соседи не желали общаться с его матерью. Селеста Риццо происходила из старой франко-канадской семьи и в молодости была очень красива. Но пьянство разрушило ее внешность, как разрушило все. Когда настал конец, рядом не оказалось никого, кто способен был помочь.

Отец Жана тоже умер – в пятьдесят лет, от сердечного приступа. Единственным утешением Жана было то, что Деннис Риццо не дожил до гибели дочери от крэка и кокаина. Как и сегодняшняя убитая девушка, Элен, сестра Жана, в последние годы жизни занималась проституцией. Как Жан ненавидел слово «проститутка»! Словно оно содержало итог всей жизни женщины: ее цену, личность, характер, борьбу, надежды и страхи. Элен была прекрасным человеком. Жан предпочитал думать, что Алисса Арман и все жертвы убийцы тоже были прекрасными людьми.

Начальство Жана в Лионе неохотно назначило его расследовать дело Библейского Убийцы.

– Это слишком личное, – заявил Анри Дюваль, давний босс и друг Жана. – Кончишь тем, что будешь терзать себя и плохо выполнишь работу. Необъективно отнесешься к делу.

– Я всегда объективен, – настаивал Жан. – И вряд ли сумею натворить худших дел, чем тот парень, который работал по делу до меня. Одиннадцать убитых девушек, Анри! И мы ничего не добились.

Анри долго и жестко смотрел на друга.

– В чем твои истинные мотивы, Жан? Дело совершенно безнадежное, и ты это знаешь. Ты его не раскроешь. А если и раскроешь, всем плевать. Вряд ли это можно назвать блестящим карьерным ходом.

Жан неловко заерзал в кресле.

– Мне нужна сложная задача. Что-то такое, что займет все мое время, отвлечет.

– От Сильвии, хочешь сказать?

Жан кивнул. Сильвия, его жена-француженка, развелась с ним год назад, тихо и без скандалов. После десяти лет брака. У них было двое детей, и они все еще любили друг друга, но Жан слишком много работал, семь дней в неделю, и его вечное отсутствие наконец истощило терпение Сильвии.

Жан тяжело переживал развод, ужасно тосковал по Сильвии и детям, хотя не мог отрицать, что крайне редко их видел, когда был женат. Когда он пожаловался на одиночество бывшей жене, после того как отвез ей детей, с которыми провел уик-энд, Сильвия удивилась:

– Жан, дорогой, у тебя ушло четыре месяца на то, чтобы понять: мы развелись. Постановление вышло в январе, а ты позвонил мне в мае, узнать, что оно означает.

Жан пожал плечами:

– Дел было много. На работе бог знает что творилось.

Сильвия поцеловала его в щеку.

– Знаю, дорогой.

– Не можем ли мы снова пожениться? Я буду вести себя очень тихо. Ты и не заметишь, что я рядом.

– Спокойной ночи, Жан.

Дело Библейского Убийцы было лечением, наказанием и покаянием Жана Риццо. Если он сумеет поймать ублюдка, если сможет добиться правосудия для бедных девушек, если предотвратит очередное убийство, то – он почему-то верил в это – все исправит. Его развод, смерть Элен – все это будет не зря. Все будет ради чего-то.

– Уф… – Он открыл глаза, устало откинулся на спинку стула.

«Проблема в том, что я не поймал его. Не спас Алиссу. Как не спас Элен».

Дождь за окном прекратился, и Париж снова стал прекрасным, поблескивая, как мокрая драгоценность, на весеннем солнышке.

«Я не уеду отсюда, пока не добьюсь чего-то. Не вернусь в Лион с пустыми руками», – поклялся Жан.

Четыре дня спустя он нарушил свою клятву.

Его дочь Клеманс срочно отвезли в больницу с острой болью в животе и вырезали аппендицит.

– Она в порядке. – заверила Сильвия, – но зовет тебя.

Жан мчался как ветер и через три часа уже был в лионской клинике Жанны д’Арк.

Усталая Сильвия сидела у постели дочери.

– Она только что очнулась, – прошептала Сильвия Жану.

– Папа!

В свои шесть лет Клеманс была копией матери: мягкие золотистые локоны и огромные голубые глаза. Ее младший брат Люк, к досаде Жана, тоже пошел в родню Сильвии.

«Это абсолютно несправедливо! Я генетический ноль!» – пожаловался он Сильвии, которая рассмеялась и спросила, чего он хочет от нее.

– Мама сказала, ты в Париже.

– Верно, чижик.

– Ты поймал плохого парня? – спросила дочь.

Жан избегал взгляда Сильвии.

– Пока нет.

– Но ты вернулся, чтобы увидеть меня?

– Конечно. Вернее, чтобы увидеть твой аппендикс, – пошутил Жан. – Тебе отдали его в баночке?

– Фу! Нет! – хихикнула Клеманс, но тут же поморщилась.

– Не смеши ее, идиот, – прошипела Сильвия.

– Простите. Когда я был маленьким, его отдавали в баночке и разрешали уносить домой.

– В Канаде?