Утром, без десяти минут одиннадцать, небо взорвалось карнавалом белого конфетти, окутавшим город плотным покрывалом. Мягкий снег превратил подмерзшие улицы Манхеттена в серую слякоть, а ледяной ветер подгонял прохожих, вышедших за рождественскими покупками.

Высокий худой человек в желтом дождевике двигался по Лексингтон-авеню вместе со спешащей рождественской толпой, подчиняясь собственном ритму. Он шел быстро, но не той лихорадочной походкой, какой двигались другие пешеходы, стремящиеся укрыться от холода по домам. Голова его была приподнята, и, казалось, он не замечал, когда кто-то из прохожих натыкался на него. Он был свободен. Проведя целую жизнь в стенах чистилища, он шел теперь домой сказать Мэри, что с этим покончено. Прошлое само похоронит своих мертвецов, а будущее сияло и манило к себе. Он думал о том, как зардеется ее лицо, когда он сообщит ей эту новость. На углу 59-й улицы, когда зажегся красный сигнал светофора, он остановился вместе с толпой. В нескольких шагах от него стоял Санта-Клаус в форме Армии спасения, с большим котелком в руках. Человек полез в карман за монетками — в дар богам удачи. В этот момент кто-то хлопнул его по спине. От резкого жгучего удара содрогнулось все тело. Какой-то расчувствовавшийся рождественский пьяница, которого переполняет дружелюбие. Или Брюс Бойд, никогда не сознававший своей силы и имеющий детскую привычку причинять ему физическую боль. Но он не видел Брюса уже больше года. Человек хотел посмотреть, кто его ударил, но, к его удивлению, колени под ним подогнулись. Как бы глядя на себя со стороны в замедленном показе, он увидел, как тело его упало на тротуар. Тупая боль в спине распространялась, дышать стало тяжелей. Мимо его лица шли туфли, сапоги, ботинки — каждая пара, казалось, живет собственной жизнью. Щека занемела от холода тротуара. Он знал, что не должен лежать здесь. Открыл рот — попросить кого-нибудь помочь, — и горячая красная речка вырвалась и потекла в тающий снег. Он завороженно смотрел, как она двинулась по тротуару и скользнула вниз, в канаву. Боль усилилась, но он не противился ей, потому что вспомнил свои хорошие новости. Он был свободен. Собирался сказать об этом Мэри. Он закрыл глаза, чтобы не уставали от слепящей белизны неба. Снег превращался в слякоть, но он уже ничего не чувствовал.

Кэрол Робертс услышала, как открылась и закрылась дверь приемной, как вошли люди, и, даже не поднимая глаз, поняла, что они собой представляют. Их было двое. Одному лет за сорок — здоровый громила около шести футов трех дюймов, весь из мускулов. Массивная голова, глубоко сидящие стального цвета глаза и усталый неулыбчивый рот. Второй помоложе, с чувственными, правильными чертами лица. Глаза карие, живые. Два совершенно разных человека, но для Кэрол они были как близнецы.

Чутье подсказало ей, что это копы. Пока они приближались к столу, она ощутила, как капли пота стекают по ее подмышкам сквозь защитный слой дезодоранта. Неужели Чик? Боже, он держался в стороне от неприятностей больше шести месяцев. После той ночи у нее, когда он просил ее выйти за него и обещал покинуть шайку.

Сэмми? Он служил в воздушных войсках за океаном, и если что-то и приключилось с ее братом, они бы не прислали этих двух громил, чтобы просто сообщить новости. Нет, они здесь, чтобы расколоть ее. В своей сумочке она носила «травку», и какой-то подонок настучал на нее. Но почему их двое? Кэрол старалась внушить себе, что они ее не тронут. Она уже не была глупой черной шлюхой из Гарлема, с которой могли обращаться грубо. Она секретарша одного из крупнейших психоаналитиков в стране. Но пока эти двое приближались, паника усиливалась: в ней ожили врожденные воспоминания о годах, проведенных в вонючих перенаселенных хижинах, а закон в образе белых взламывал двери и уводил с собой отца, сестру или брата, а тебе надо было прятаться и бояться.

Но на лице ее не было и следа охвативших ее чувств. Детективы видели лишь молодую коричневокожую негритянку в нарядном, хорошо сшитом бежевом платье. Голос ее был холодным и безразличным:

— Чем могу помочь? — спросила она.

Тут лейтенант Мак-Гриви, старший из полицейских, заметил потное пятно на ее платье под мышками. Он автоматически отметил этот интересный момент себе на будущее: секретарша доктора волновалась. Эндрю Мак-Гриви вытащил бумажник с поношенной бляхой, прикрепленной на потрескавшейся искусственной коже.

— Лейтенант Мак-Гриви, девятнадцатый участок, — он указал на партнера. — Детектив Анжели. Мы из уголовного отделения.

Уголовного? На руке Кэрол непроизвольно дернулся мускул. Чик! Он убил кого-то. Он пошел на грабеж и кого-то застрелил. Он нарушил обещание и вернулся в шайку. Или может застрелили его самого? Мертв? Не это ли ей хотят сказать?

Она почувствовала, как расширяется потное пятно. Мак-Гриви смотрел ей в лицо, но она знала, что он его заметил. Такие люди, как она и Мак-Гриви, не нуждаются в словах. Они узнают друг друга с первого взгляда. Они знали друг друга сотни лет.

— Мы хотели бы повидать доктора Джада Стивенса, — сказал младший полицейский. Голос был вежливым, мягким и подходил к его наружности. Только теперь она заметила, что он принес маленький пакет, завернутый в бумагу и перевязанный бечевкой.

Она мгновенно поняла. Итак, это не из-за Чика. Или Сэма. Или «травки».

— Извините, — сказала она, еле скрывая облегчение. — У доктора Стивенса пациент.

— Это займет лишь пару минут, — сказал Мак-Гриви. — Мы хотим задать ему несколько вопросов, — он помолчал, — здесь или в полицейском управлении.

Она посмотрела на обоих озадаченно. Какого черта могло быть нужно от доктора Стивенса детективам из уголовного отделения? Что бы там ни думала полиция, доктор не мог сделать ничего плохого. Она слишком хорошо знала его. Сколько уже длится их знакомство? Четыре года. Это началось в ночном суде…

Было три часа утра. Потолочные лампы в помещении суда придавали всем присутствующим нездоровый вид. Комната старая, неухоженная, пропитанная затхлым запахом страха, который скопился здесь с годами, как слои шелушащейся краски.

Кэрол здорово не повезло — на скамье снова сидел судья Мэрфи. Перед этим же судьей она стояла здесь лишь две недели назад и отделалась тогда условным наказанием. Первое нарушение. Имелось в виду — первый раз, когда эти ублюдки поймали ее. На этот раз судья вкатит ей на полную катушку.

Разбиравшееся перед ней дело подходило к концу. Высокий, спокойный человек, стоявший перед судьей, говорил что-то о своем клиенте, толстяке в наручниках, которого с ног до головы пробирала дрожь. Она решила, что спокойный был неплохим говоруном. В нем чувствовалась какая-то непринужденность, легкость, — это заставило ее позавидовать: да, толстяку повезло. У нее же никого не было.