– Погоди, Алик, я еще не закончил, – торопливой скороговоркой выдал Крупнов. – Они скинули факс мне на контору… как только секретарша мне показала, я решил сразу же позвонить. Вот, я держу в руках… Значит, так, слушаешь, да?

– Читай, Юра.

– Факс следующего содержания:

«ВО ИМЯ АЛЛАХА МИЛОСТИВОГО, МИЛОСЕРДНОГО! КАЖДЫЙ В ЭТОМ ПОДЛУННОМ МИРЕ ДОЛЖЕН ОТВЕЧАТЬ ЗА СВОИ СЛОВА И ПОСТУПКИ. ВСЕВЫШНИЙ ПОКАРАЕТ ВСЯКОГО, КТО НАРУШИТ ДАННУЮ ИМ КЛЯТВУ. НЕ ВЕРНЕТЕ ДОЛГ – ГОРЕТЬ ВАМ В АДУ, В ПОЛДЕНЬ ПОЛУЧИТЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, ДАЛЬНЕЙШИЕ ИНСТРУКЦИИ ПОСЛЕДУЮТ… Ч.»

«Что это еще за «Че» выискался? – промелькнуло в голове у Паскевича. – Он что, типа наследник помершего Магомедова?»

Тем временем «мерс», вырвавшись из плотной круговерти на Большой Лубянке, свернул на Никольскую. Паскевич сказал в трубку:

– Думаю, не стоит далее обсуждать такую тему по телефону! Я сейчас подъеду к тебе в контору, но поверь на слово, все это полная хрень, яйца выеденного не стоит!

– Э-э-э, нет, Алик, сделаем по-другому… – Сказав это, адвокат Крупнов, сам того не желая, предопределил дальнейшую судьбу своего старинного приятеля. – Я сам скоро подъеду к тебе в офис! А ты пока наведи справки по данной теме, потому что оставлять такие вещи без внимания, полагаю, не стоит!

Сложив трубку сотового, Паскевич сунул ее в карман. Стекла «мерса» были слегка затонированы, да и сам он был слишком занят своими мыслями, чтобы заметить стоявшую на тротуаре Никольской молодую светловолосую женщину с сотовым в руке, мимо которой только что проследовало их авто.

Водитель черного седана, уже сотни раз, наверное, ездивший по данному маршруту, мягко притормаживая, свернул в нужный ему переулок. В последние мгновения сетчатка его глаз отфиксировала следующее: фигуру местного охранника, встречающего подъезжающий «мерс» на небольшой парковочной площадке перед зданием офиса, двух строителей в фирменных куртках и одинаковых оранжевых касках, спорящих о чем-то возле припаркованного почти у самого въезда в переулок грузовичка, и, наконец, сама тентованная «Газель», вдруг превратившаяся в бешено – и неотвратимо! – несущийся навстречу черному седану огненный поезд…

Мокрушин выехал на место ЧП через час с небольшим после взрыва. Его и Измайлову неожиданно включил в свою свиту Шувалов, которому, как понял Рейндж, было поручено – в качестве одного из замов главы ФАКа и старшего по оперсоставу этой антитеррористической структуры – координировать усилия А-центра с другими оперативными службами и ведомствами. Взял он с собой человек десять, всего четыре машины, включая разъездной «Гелентваген», на котором, собственно, и передвигались в последнее время Рейндж и приставленная к нему агентесса.

Инструктажа, по существу, не было. «Приедем на место, осмотримся, тогда каждый получит ЦУ, – сказал своим сотрудникам Шувалов. – А пока что попрошу вычеркнуть слово «теракт» из вашего лексикона… никак и ни перед кем не комментировать случившееся!»

Словно в подтверждение этим его словам еще прежде, чем их небольшая группа машин остановилась возле наспех выставленной линии милицейского кордона, по рации на их волне прошло сообщение от старшего оперативного дежурного Антикризисного центра: по первым данным, поступающим от оперативных служб с места событий, в переулке близ Никольской, где производились строительные работы, взорвались баллоны с ацетиленом, используемые при сварочных работах…

Мокрушин, как нитка за иголкой, повсюду следовал за Шуваловым и его помощником, одетым, как и он сам, в штатское. Рядом с ними держалась и Измайлова, а также штатный видеооператор. Транспорт пришлось оставить метрах в ста пятидесяти от горловины переулка, где, предположительно, произошел довольно мощный взрыв. Впереди все было забито разнокалиберными машинами: к припаркованному или же застигнутому в округе в момент взрыва транспорту добавились с полдюжины пожарных расчетов, кареты «Скорой», эмчеэсники из московского «Центроспаса», милицейские и фээсбэшные машины с «сигналками» и без оных… Над самим переулком все еще клубился дым; пожарные расчеты уже потушили несколько объятых пламенем легковушек, – на паркинге осталось с полдюжины прогоревших остовов, причем две иномарки, ближние к центру взрыва, разворотило так, как будто они побывали в пасти адского Годзиллы – не пустили они огонь внутрь двух расположенных здесь офисных зданий, во всяком случае, им удалось отстоять от огня эти два и еще одно – угловое – строение, хотя те и лишились – как и несколько соседних зданий, – оконных рам и дверей, не говоря уже о вывесках…

…В какой-то момент у Мокрушина что-то основательно закоротило в голове. Он и сам не понимал, что с ним происходит: ему не то что было не по себе, – как и многим, кто по долгу службы сейчас работал в этом тихом еще совсем недавно переулке, по чьей-то воле или из-за чьей-то воистину преступной неосмотрительности и халатности превратившемся сегодня в кромешный ад – нет, дело обстояло еще хуже… ему вдруг стало очень-очень хреново, в какой-то момент он даже «поплыл», как боксер на ринге, только что получивший сокрушительный удар в челюсть.

В нем появилось вдруг нелепое детское желание: хотелось больно ущипнуть себя, ведь то, что творилось сейчас вокруг него, могло привидеться только в дурном сне. «Нет, Рейндж, это все фикция, – успокаивал его внутренний голос, звучавший в нем неприятными старческими дребезжащими интонациями, что было для него самого как-то внове. – Сам подумай, ну как такое может случиться, да еще в таком месте?! Ты явно перебрал с дозой «транков», у тебя «бэд трип», соберись, возьми себя в руки, ладно?..»

Мокрушин все же не удержался и прищемил себе кончик носа, заодно на какое-то время перекрыв доступ внутрь себя этого тошнотного запаха, десятикратно, кажется, усиленного его собственным, подпитываемым сложными ассоциациями из прошлого воображением: это был отвратный коктейль из запахов гари, мельчайшей взвеси – вроде не видно в воздухе, а на зубах все время как будто что-то скрипит, – и еще запах человеческого мяса разной степени прожаренности… Но нет, и это ему не помогло: он не проснулся, это не бред, он не в Светкиной квартире, где ему примерещился Ахмед, и не в земляной норе, где он провел почти десять суток и где он этому самому Ахмеду, настоящему «амиру» или же его «клону», отчекрыжил, отпилил, отхватил своим тесаком руку по локоть без всякого наркоза, если не считать таковым удар прикладом по голове. Двое коллег Мокрушина ассистировали, а сам Рейндж, вынужденный самой ситуацией выступить в роли хирурга, осуществил ампутацию. Нет, все, что его сейчас и здесь окружало, было реальными, хотя и кошмарными декорациями настоящего, реального, сегодняшнего дня.

Мокрушин и сам толком не понимал, что с ним происходит. Он все – или многое – видел и слышал из того, что творилось вокруг него, но в то же время почти ничего не видел, не слышал и даже как-то толком не мог осмыслить, где он находится, кто он сам из себя и что именно вокруг него происходит.

Запомнилось, раскаленным клеймом отпечатавшись в памяти то, что надвигалось на него порой или на что он сам натыкался, когда, оторвавшись от своих – у него какие-то люди дважды спрашивали документы, он тупо предъявлял свои корочки сотрудника ФАКа (старший оперсостав) и затянутый в целлулоид спецпропуск, – бродил по залитому водой переулку, среди покореженного железа, битого стекла, каких-то обломков и разорванных в куски конструкций, среди лежащих там и сям трупов, среди раненых, контуженых или опаленных взрывом людей, из числа «офисных» и строителей, – некоторых из пострадавших уже вывезли на каретах «Скорой», но до некоторых добрались только сейчас – и при том он, кажется, был единственным, кто не был занят в этой суматохе каким-нибудь серьезным, важным, полезным делом, оправдывающим его присутствие здесь, на месте недавней трагедии.