– А вот моих родителей оставьте в покое! – твердо ответила Гуся. – Да, и еще: машинисткой, говорите? Корректором? И когда она все успела, ваша бесценная Елена Владимировна? Кажется, она домработница, или я что-то путаю?

Гуся оделась и, хлопнув дверью, вышла на улицу. На дворе стоял ноябрь, серый, промозглый, холодный и влажный. Еще не выпал снег, а холодно было по-зимнему, по-настоящему. Гуся куталась в воротник пальто и ревела. Из автомата позвонила Яське – та, по счастью, оказалась в Москве.

– Конечно приезжай, – закричала подруга. – Бери такси и приезжай. Я оплачу, не волнуйся.

В тот вечер Гуся впервые в жизни напилась. Первые три рюмки водки чтобы согреться – промерзла до самых костей. А все последующие от тоски и обиды.

Возмущенная Яська орала как резаная:

– Они же выдавливают тебя, ты что, не видишь? С высочайшего старухиного повеления, она тебя ненавидит!

– За что? – жалобно всхлипывала пьяненькая Гуся. – За что она меня ненавидит? Что я ей сделала плохого? Нет, ты ответь! – пьяно требовала она.

Ответить Яська не удосужилась, припечатав подругу:

– Ты росомаха и всегда ею была! Тебя унижают, а ты терпишь и при этом страдаешь! До тебя не дошло, что эти две суки в сговоре?

– А Юрик? – размазывая по лицу пьяные слезы, рыдала Гуся. – Он тоже в сговоре?

– Юрик, – презрительно хмыкнула Яська. – Твой Юрик дерьмо, а не мужик! Да и кто его слушает? А эта, – Яськины глаза сверкали от гнева, – эта гадина нацелилась, ты что, не видишь? На квартирку нацелилась и на этого твоего бесполезного дурака! Сколько ей? Тридцать восемь? Вот-вот! Ни жилья, ни прописки, ни нормальной работы! Суперженщина, а моет чужие горшки. К тому же, – Яська усмехнулась, – она видит, кто ты. И прекрасно осознает, что выдавить тебя дело несложное. В общем, подруга, уходи оттуда, пока не сожрали. А то убьют, расчленят и по кускам вынесут!

– Я его люблю, – рыдала Гуся. – Я без него не смогу, понимаешь?

Яська возмущалась, пугала, уговаривала, увещевала, приводила примеры, пока не увидела, что бедная, измученная Гуся, уронив голову на кухонный стол, крепко спит.

Со вздохом отволокла ее в комнату, как тряпочную куклу. Раздела, уложила в кровать и села рядом – устала. Смотрела на спящую, постанывающую Гусю и вздыхала – никогда. Никогда та ее не послушает, и все будет по-прежнему. Такие, как Гуська, не принимают решения, такие живут и мучаются, пока не падают замертво. Жаль, а что делать. Такой уж характер, такая судьба! А ведь какой она хороший, честный и порядочный человек! Только кто и когда это оценит.

Муж Гусе этого демарша не простил.

– Не ночевала дома? Ушла, никому ничего не сказав? Не позвонила и не предупредила? Кто и чем тебя, дорогая, обидел?

Никогда прежде он на нее так не кричал. Ей было плохо, тошнило, кружилась голова. Хотелось под душ и спать, спать, спать… Но она стояла перед мужем навытяжку, как стойкий оловянный солдатик, с измученным и виноватым лицом, не перебивая и не оправдываясь, слушала, слушала, сгорая от чувства вины и стыда. Она виновата. Но когда же он замолчит! Ей бы в кровать.

С того дня ей объявили бойкот – ни свекровь, ни муж ее не замечали. Ни здрасте, ни до свидания. Словно ее нет в этом доме. Впрочем, ее и правда давно здесь не было – она тень, призрак, привидение.

Казалось, ей сочувствует одна компаньонка – с жалостью и сожалением бросает на нее короткие взгляды и предлагает крепкий кофе или сладкий чай. Но Гусе было не до того – ее трясло, как в ознобе, от чувства вины, от стыда и продолжало тошнить. Вытошнить бы, исторгнуть все это – обиды, холодное одиночество, свою неприкаянность, ненужность, бестолковость и слабохарактерность. Но нет, не получится. Она страшно провинилась, совершила ужасный поступок – напилась, как базарная девка, как уличная торговка. Мало что напилась, еще и не пришла ночевать и к тому же не позвонила. Что они пережили, ее родные? Вряд ли старуха расстроилась! Наверняка в душе надеялась, что Гусю сбила машина или что-то подобное. А Юрочка… На его лице сплошные страдания и боль, негодование и обида. Все правильно, она перед ним виновата!

Взяв телефон под одеяло, Гуся позвонила Яське. Та, слушая ее сбивчивый рассказ и всхлипывания, в голос ржала:

– А, обструкция! Ну все правильно. Гадина ты и шалава. Вот и получи!

На тихий Гусин вопрос: «Ясь, что мне делать?», та фыркнула:

– Ничего нового я тебе, подруга, не скажу. Собирай вещи и сваливай! Поверь, лучшее время! Только не говори мне, как ты любишь Юрочку.

Гуся положила трубку. Уйти? Собрать чемодан и уйти? В родительском доме, в конце концов, у нее есть своя комната, свой диван! Но мама? Как она расскажет, почему ушла от мужа? Потому что напилась и не пришла ночевать? Мамино сердце такого позора не выдержит. Соврать? Придумать банальную историю про Юрочкину измену? Господи, как же противно! Но кажется, это единственный выход.

Гуся попыталась встать, чтобы собрать вещи. Но голова закружилась, и она снова рухнула на кровать. И снова тошнота, рот, полный вязкой, тяжелой слюны, дрожащие руки и ноги и липкий, холодный пот по спине.

Два дня она не вставала. Муж спал в гостиной. Ну и отлично. Хотя бы без выяснений. Да и что уже тут выяснять?

Несколько раз на дню раздавался осторожный стук в дверь:

– Ирина Григорьевна! К вам можно?

Входила Елена Владимировна. Стройная, подтянутая, с идеально прямой спиной, с идеальной прической, идеальным маникюром – идеальная вся, от макушки до пяток В руках поднос – чай, в розетке варенье, тонко – идеально – нарезанный лимон. И сочувствующий голос, в искренности которого засомневается только последняя сволочь.

– Ирина, милая! Выпейте чаю с лимоном, и вам станет полегче!

Какая забота! Смешно.

– У меня все нормально, – буркала Гуся. – Спасибо. После чая и вправду тошнота оседала.

– Три дня тошнит? – удивилась Яська. – Нет, так не бывает! Водка была качественная, импортная, финская. Да и со мной же все нормально. Нет, Гусь! Здесь что-то не то. – И, помолчав, с сомнением повторила: – Да, Гуська. Точно что-то не то! У тебя нелады с печенкой или…

– Что «или»? – застонала измученная Гуся. – С печенкой у меня все в порядке.

– Или ты, подруга, беременна.

«Беременна! Глупость какая, при чем тут беременность? Да и… – Она задумалась. – Было. Два раза было, но… время было спокойное, вряд ли…» Гуся вытащила календарь, посчитала – господи, две недели задержка! Она завыла от страха и ужаса, накрывшись с головой одеялом. Беременная и так напилась! Вторая беременность, ей тридцать один. Нет, она будет рожать. И никто – никто, понимаете, не сможет ей помешать. Больше ее не поймать на ваши уловки: «Юрочка должен встать на ноги, Юрочка должен сделать карьеру, у Юрочки только-только начало получаться, Юрочка не должен отвлекаться на всякие мелочи». Это ее жизнь, ее, и только ее. И Гуся расплакалась. Услышат? И черт с ними – ей было на всех наплевать.