Он прервал предложение на полуслове. В коридоре послышались шаги. Чеканные, уверенные. Явно не походка доходяги Оскара. Отворилась дверь, и на пороге возник одетый в дорогую кожаную куртку Евгений Гурвич (или все же Амадей Карр?). Он был гладко выбрит, причесан, ботинки блестели, лицо спокойное, сосредоточенное. Руки – в карманах.

– Никакой прайвэси, – изобразил театральную досаду Павел. – Не поминай, как говорится, черта, он и не явится. Евгений Александрович, вы пришли избавить нас от голодного нищенского существования?

Евгений Гурвич внимательно обозрел сидящих на полу пленников. Он делал это очень тщательно, цепко и долго. Пленники занимались тем же, но фигуранта это не нервировало (в отличие от пленников). Он был прожженным докой в своем постановочном жанре.

– Блестяще, господа, – холодная улыбка немного изменила каменное лицо, – ваша игра доставляет мне удовольствие. Вы играете плохо, но смешно.

– Куда уж смешнее. Сидим, понимаешь, в тоске, как коты перед пустой миской. Ты уже уходишь? – спохватился Фельдман.

Гурвич развернулся и вышел за дверь.

– А чего приходил? – пожал плечами Артем.

Вошли двое. «Кочегара» Оскара, мнущегося на заднем плане, Артем уже знал. Второго также можно было принять за средневекового монаха. Груботканая черная хламида до пят, подпоясанная веревкой, лоснящаяся от жира физиономия, грушевидное пузо, кругленькая лысина. На груди висел тусклый железный крест какой-то прихотливой конфигурации: концы креста в форме ласточкиного хвоста, на вершине вертикальной перекладины – продолговатый овал, а в овале – треножник. Схожую эмблему имело «общество закрытого типа» ОРДЕН ДРУЗЕЙ ЛЮЦИФЕРА (сумасшедшие эзотерики), учиняющее сатанинские игрища в Западной Европе. Они в эмблеме пародировали христианский крест, а вот здешние ребята, похоже, глумились не только над христианами, но и над «эзотериками Люцифера»…

– Восхитительно, – пробормотал Павел, – чем дальше в лес, тем толще партизаны.

– Ни хрена себе жиртрест, – поддакнул Артем, – У них тут что, штаб-квартира международной сети педофилов?

– Здравствуйте, джентльмены, – елейным голоском (верно подтверждающим мысль) и практически по-русски произнес толстяк, – вы находитесь в гостях у господина Ватяну. Он согласен вас принять примерно через час. Меня зовут брат Михай. Вас приказано накормить и… обустроить, – последнее слово далось «педофилу» со второго раза, – Оскар вас проводит.

Пленники не шевелились. «Монах» хмыкнул, вытер рукавом под носом. Привычка, похоже, многолетняя, а стирать одежду привычки нет – весь рукав был покрыт засохшими коростами. Он выразительно покосился за спину. Оскар неохотно кивнул. Толстяк испарился.

– Выходите, – вздохнул «кочегар», – околели тут, поди. Приказано доставить вас в номера. Не бойтесь, – он криво усмехнулся, – позже будете бояться.

– Хорошо, пойдем выйдем, – начал подниматься Павел.

Ох уж этот бестолковый и противоречивый русский язык…

Огромные мрачные коридоры, ступени, по которым поднимется слон, лепнина, замысловатые фигуры, вычурные, витиеватые узоры на карнизах и капителях. Пахло серой – неужели специально насаждают этот запах? Или само выходит? От вони кружилась голова, поташнивало, в глазах двоилось…

Артем подозревал, что это еще не замок, а то самое «ближнее» подземелье, безбожно растянутое и расположенное в нескольких плоскостях. Боковые коридоры, глубокие ниши с остатками каких-то древних каменных ваяний, зоны мрака, меняющиеся освещенными участками. Полку сопровождающих прибыло – помимо Оскара, за спиной висели два массивных бугая в долгополых рясах, с равнодушными, не очень начитанными физиономиями. Павел ворчал, что их специально водят по кругу, что от этой вони его тянет блевать, что эти проклятые сквозняки дуют отовсюду одновременно! – пугливо озирался, а бугаи задумчиво смотрели ему в затылок, словно размышляя, не ударить; ли внезапно с тыла?

Процедура этапирования с места отсидки в другое напоминала сказку про белого бычка. Коридор сужался, свет померк, стальная рука схватила его за шиворот, чтобы не сбежал. Приходилось семенить мелкими шажками, мечтая, что когда-нибудь он подвесит этого мерзавца на крюк и отлупцует до состояния полного морального удовлетворения…

В глазах уже рябило, когда его втолкнули на винтовую лестницу. Пришлось шевелиться, чтобы не получить по заднице. Он очнулся на широкой открытой галерее, Павла не было – отправили дальше по этапу. Равнодушно смотрел громила – на голову выше Артема, мялся, позевывая, тщедушный Оскар… Громила развернул его в нужном направлении, и он побрел. Покорный, апатичный, в состоянии легкого умопомрачения. Машинально отмечалось: галерея – надземный переход из одного здания в другое. Протяженный продолговатый неф, колонны в два ряда, остроконечные готические окна, за которыми мелькают фрагменты неживой природы: зубчатые утесы, нагромождения камней. Узкие простенки разрисованы зловещей символикой – безобразно, но душу мастер в свое творение вложил: скалились саблезубые твари, рогатые всадники на огнедышащих конях топтали людей в белых одеждах с искаженными лицами, перевернутые кресты, затейливые пентаграммы, злобные барельефы, изображающие каких-то страшилищ, монах в католической сутане сосредоточенно перерезает глотку младенцу – во славу Асмодея и Астарота «Сатана – не враг человека, – утверждал вдохновитель современного сатанизма Алистер Кроули, – он Жизнь, Любовь, Свет»…

«А ведь не просто так пускают пыль в глаза, – вяло думал Артем, – здесь прекрасно знают, что делают, и делают это увлеченно, зная, что их учение правдиво, а стало быть, верно…»

Вереница людей в серых долгополых одеждах двигалась навстречу. Кроткие, с опущенными головами, лиц не видно. Мелькнули лишь глаза последнего в процессии – хваткие, жадные, в них зажегся бесноватый огонек, обвисшая кожа задрожала, небритая харя скабрезно перекосилась…

Гулкий мрачный холл, увенчанный куполом-крестоцветом, светильники на стенах, абажуры в форме черепов. Спуск по лестнице-спирали. Снова подземелье. Экзотика осталась за спиной – замшелые кирпичные стены, поворот. Похожие лабиринты – в подвалах российских многоэтажек. Только здесь вместо кабинок – кельи. Может, и просторные, высокие, не монашеские, но одно слово – кельи…

Дылда что-то бросил ворчливо, втолкнул Артема в одну из дверей. Скрипнул засов. Он опустился на пол, цепенея от усталости. Прав был Гергерт – обычному человеку трудно жить в таком местечке. Аура гнетет, ни в какие ворота не лезет, лишает чувств, сил, воли…

Он очнулся, когда открылась дверь, и вошел недовольный Оскар с подносом.

– Держи, узник, – буркнул раздраженно, грохнув подносом о пол, – радость мне теперь вас тут караулить. Как будто на своем участке дел мало…

Ворча, как старый дед, он убрался, запер дверь. Не вставая, Артем съел на удивление съедобную баранью косточку с квашеной капустой, запил холодным горьким чаем, пнул поднос под дверь (пусть споткнется, старый черт), побрел осматривать новое жилье. Силы отчасти восстановились…