И попятилась к двери. Марченко смотрел на девушку, как моль на мухобойку.

– Что ж, – сообщил он наконец. – Удачно вам повеселиться, барышня. – После чего повернулся ко мне: – А вы…

– Игорь Анатольевич.

– Очень приятно. Вы, Игорь Анатольевич, надеюсь, останетесь?

– С преогромнейшим удовольствием.

Еще бы! В моменты, подобные этому, теплое нежное чувство, которое я испытываю к своей профессии, превращается в безудержную страсть. Дом Алексея Петровича пропах тайной. Я уже знал, что не уйду, – просто не смогу уйти! – пока не выспрошу все. О разгроме в его квартире, о дэве у крыльца, о Литницком. Скомканно попрощавшись с дзайаной (в последний миг она на клочке бумаги черкнула свой телефон), я вернулся на кухню.

Как раз закипел чайник. Алексей Петрович полез в хлебный ящик, где у него хранилась заварка.

– Вам кофе или чай?

– Кофе.

– Это хорошо. – Он загремел кружками. – Очень хорошо… – И ни к селу ни к городу добавил: – Представляете: по стандартам русского языка «кофе» может быть и мужского и среднего рода! Каково?!

Я выдержал паузу, ища верный ход. К счастью, Алексей Петрович не стал меня мучить.

– Дикость какая-то! – воскликнул он с горячностью. – Это, значит, на рауте вполне великосветски выйдет: «Я тут давеча брютом ужраться изволил. Вмажу черное кофе, и все пройдет!»

– Учили бы лучше албанский, – поддержал я.

От моего замечания Алексей Петрович пришел в восторг:

– Именно! Вот вы правильно заметили! В албанском подобного мракобесия нет и быть не может. Восточная Европа, чувство собственного достоинства… А у нас что ни возьми, все через жо.

Мы сидели на перевернутой тумбочке, сосредоточенно глотая обжигающий кофе, и думали каждый о своем. Алексей наслаждался мыслью, что обрел наконец союзника в борьбе за чистоту языка. Я же восхищался способностью человека испортить собственную жизнь на ровном месте.

Первым молчание нарушил Марченко.

– Вас наверняка интересует разгром в моей квартире, – горько сообщил он. – Объяснение тут простое. Дело в том, что я – Учитель.

– Учитель чего?

– То есть?.. Хотя… Ну, допустим, математики. – Марченко оживился. – Тут ведь другое важно: я – Учитель с большой буквы! А они, – Алексей ткнул подбородком в сторону окна, – этого не ценят!

– Да-а… – протянул я, изо всех сил стараясь не улыбаться. – Тяжело вам, бедному.

– Не то слово. – Учитель отхлебнул из кружки и поморщился. – Как вас по батюшке, забыл?

– Анатольевич.

– Так вот, Игорь Анатольевич, я вас спрошу. Вы когда-нибудь встречались с Артемом?

– Нет.

– Ваше счастье! А ведь на первый взгляд чудесное дитя. Этакий сурепинский мальчик – с невинным взглядом и деревянным мечом за спиной.

И Алексей Петрович принялся изливать душу.

Считается, что педагог должен любить своих учеников. Глупости! Ведь не требуем же мы любви от парикмахера? От сантехника? Алексей Петрович просто делал свое дело – скромно, самоотверженно, не ожидая благодарностей и оваций.

Скромно – но вкладывая всю свою гениальную душу.

Ученики относились к его порыву без понимания. Это ранило больше всего. Ведь не для себя же старался – для них, балбесов неблагодарных! Без его попечения – что бы их ждало? Тюрьма? Работа дворником на полставки?

Однажды Алексей Петрович выпотрошил портфель одной шестнадцатилетней барышни. Тетрадку там нашел – самого предосудительного содержания. Вот, например, какие там были стишки:

Ах вы, мужчины, вы скотины,

В вас азиатские глаза.

Вы женщин любите словами,

А своим сердцем никогда!

И это – будущая мать и жена. Какой позор! Какой неописуемый разврат царит в умах подрастающего поколения! Они ж ему еще спасибо должны сказать, мерзавцы неблагодарные.

Любой учитель знает, что перед контрольными случаются разные чудеса. К этому все, в общем-то, привыкли. То в школе появляется призрак замученного биографией Пушкина восьмиклассника, то вдруг доска покрывается воском… В этот раз Алексей Петрович получил письмо. Несколько слов вполне в духе детских страшилок:

«Пастаффь фсем питерки. Иначи паслествия нивабразимы.

Понял киса?»

Естественно, на шантаж учитель с большой буквы «У» не поддался. Записку он выбросил, а оценки расставил соответственно своим представлениям о справедливости и беспристрастности.

Через два дня начался насморк. Из носа текло в два ручья, лекарства не помогали, сморкаться было бесполезно. Врачи только разводили руками.

Перед следующей проверочной работой в классе обрушилась штукатурка с потолка. Записки не прекращались, но стали конкретнее. Авторы не шутили. Фраза «бис гваздей» обернулась дырами в стенах, после «в трусах паходишш» с одежды посыпались пуговицы. Однажды измученный противостоянием Алексей Петрович наплевал на принципы и выставил малолетним бандитам пятерки. Случайности прекратились, но лишь до следующей контрольной.

– А кто пакостил, удалось выяснить? – заинтересовался я.

– Да нет же! Это, знаете, Робин Гуд какой-то… Народоволец. Бросить бомбу в царя, чтобы всем хорошо стало!..

– А вот вы об Артеме говорили…

– Ну да. Говорил, – голос учителя упал в минор. – Он у них заводила. Но только вы, ради бога, никому!.. – Он огляделся. – Я ведь сам дзайан. Верите ли: четыре раза воспалением легких болел! Летом! В жару! А дэв под окнами? А это? – Он беспомощно указал на стены. – Не понимаю! Н-е п-о-н-и-м-а-ю!

– Ладно, ладно, успокойтесь. – Я достал бумажку, найденную в кармане Литницкого. – Скажите, а этот предмет вам знаком?

– Знаком. Это – абсолютная шпаргалка. Любое правило, любую тему… – Голос Алексея Петровича задрожал: – Дайте сюда!

Неуловимым движением я спрятал улику. Пальцы Марченко впились в пустоту.

– Документик пусть у меня побудет, – сообщил я. – А вы пока об Артеме расскажите.

Тут я понял, что допустил тактическую ошибку. Теперь учитель с большой буквой «У» долго не успокоится.

Так оно и вышло. О, моя пагубная неосмотрительность!

– …Ишь, моду взяли! – кричал тот. – Нет бы по старинке – из Интернета реферат скачать, студента нанять – это хоть искать надо, думать – а-а, как же!.. Ксерят эту шпаргалку. Та им все – преобразования многочленов, образ городничего в «Ревизоре», закон Ома-Санкюлота… Их почерком, с их ошибками…

– С ошибками?

– Чтобы подозрений не вызывать. Вот Светочка хоть и соплистка, тоже из молодых-бездуховных, но получше будет. Все сама, сама! Я ж ее с младых косичек помню! Она…