– Тш. Фуфофой аппрт фнит.

Да. Понимать не просто. Но опыт у Нади был – глуховатые в ее Зал всемирной истории частенько захаживали.

Сбавила тон, повторила:

– Я вас слушаю.

– Убство бдт снва.

– Не поняла…

– Рк дй.

И потянулась к Надиной ладони. Рука сквозь рабицу не пролезала, и соседка скомандовала:

– Плж.

Митрофанова послушно положила ладошку на забор, и слепая (пальцы ее оказались неожиданно мягкими) начала, очень медленно, выводить на ее руке буквы.

– У…Б…И…Й…С…Т…В…О, – повторила Надя.

– Да, да, – закивала слепая. – Здс. Пслк.

– Здесь? В поселке?

– Да, да! Скр. Очн скр.

– Скоро?

– Да!

– Откуда вы знаете?

– Вж бдщ, – соседка, будто милость оказывала, царственно склонила голову.

– Понятно, – озадаченно произнесла Митрофанова.

– Вж бдщ чст, – упорствовала слепая. – Лд ездт. Врт.

– А почему вы мне это говорите? – очень медленно и раздельно спросила Надя.

– Опснст. Тб.

Слепая резко повернулась и пошла к дому.

И ловко как движется, не споткнулась ни разу! Когда поднималась на крыльцо, перил даже не коснулась.

Надя озадаченно смотрела ей вслед.

Что она за человек? Слепая – но уверенно ходит. И предсказывает Наде (без того перепуганной) еще большую опасность.

Не обращать внимания? Или начать бояться еще сильнее?

Митрофанова верила: что-то такое, паранормальное, в мире, безусловно, существует. Хотя Полуянов утверждал – по своей журналистской работе он сталкивался с десятками так называемых экстрасенсов. И все они откровенно мошенничали. А единственный человек, который что-то реально мог, капитан ВВС Кольцов, свои сверхъестественные способности тщательно скрывал[3].

Будем считать, слепоглухая врет?

Ох, хорошо бы!

Но как быть с тем парнем, что ее сфотографировал? С угрозой? С тем, что в их квартиру пытались влезть?!

И хотя сейчас ей решительно никто не угрожал, калитка во двор заперта, солнце светит беспечно, Надя бегом кинулась в дом. Заперлась на замок и щеколду. И почувствовала себя слабой и абсолютно беззащитной.

* * *

Как Полуянов и предвидел, фонд «Три Д» встретил его запертой дверью.

Охранник на входе (общий для многочисленных фирм и фирмочек) разоткровенничался:

– Да они давно загнивали. Бухгалтерша ходила через раз. Директора я уже неделю не видел. Только секретарша сидела. А сегодня и она не пришла.

Все предусмотрели. Разбежались, растворились. Иск вчинять некому.

Дима не стал тратить время и возвращаться в редакцию. Сел в машину. Включил лэптоп. Вызвал по скайпу немецкую клинику, где Юра Горелов провел два последних дня своей жизни.

Секретарша, на отличном английском, начала убеждать: информация абсолютно закрыта, клиника дорожит своей безупречной репутацией и хранит строгую конфиденциальность по поводу всех своих пациентов. Господин журналист должен сделать официальный запрос, и тогда…

– Черт возьми! – рявкнул Полуянов. – Вас первых в мошенничестве обвинят. Дайте мне доктора Штраубе!

Слово «мошенничество» на немцев действует магически. Встревоженный профессор Штраубе, директор клиники и практикующий онкохирург, взял трубку почти сразу.

Дима слегка сгустил краски:

– Фонд «Дарим детям добро» ликвидирован. В офисе обыск. Начальство в бегах. У вас с ними имеется официальный договор о сотрудничестве?

– А вы… есть представитель власти? – дрожащим голосом вопросил профессор.

Врать Полуянов не стал:

– Я журналист. «Молодежные вести», самая известная в России газета. Мои материалы много раз ваша «Die Welt» перепечатывала. Дмитрий Полуянов.

– Да. Я чего-то читал, – неуверенно сказал Штраубе.

– Против фонда «Дарим детям добро» возбуждено уголовное дело. Сейчас проверяются все их контакты. Вы с ними работали. Это установлено и доказано.

– О, майн гот!

– Юра Горелов – ваш пациент?

– Да. К моему глубокому сожалению, – посуровел профессор.

– Вы сожалеете, что он умер?

– Нет. То есть да, конечно, да. Простите. Английский язык мне не родной. Но еще больше я сожалею, что вообще согласился его принять. Мальчик на терминальной стадии. Плюс тяжелая дорога. Его смерть была предсказуема – как ни больно мне об этом говорить.

– Сколько вам заплатили за его пребывание в клинике?

– Но… это все конфиденциально. Без официального запроса я не могу!

– Доктор Штраубе! Я знаю, что Юра лечился у вас. И знаком с его родителями. Глупо играть в молчанку.

– Я не вправе сказать вам точной суммы. Но поверьте. Аванс мы взяли небольшой. И тот уже вернули. Вчера вечером.

– Вернули? Кому?

– Господину Котлову. Он попросил. Родственникам было нечем платить за репатриацию останков.

– Как вы сказали? Котлов?

– Да. Герр Питер Котлов. Директор фонда.

– Доктор Штраубе, вы можете попытаться остановить перевод денег?

– Я… боюсь, что нет. Я отдал ему их наличными.

– Дьявол!

– Но вы не волнуйтесь! Деньги он не похищал! Я знаю, что родственники мальчика уже оплатили доставку тела на родину!

– Да. Эти деньги он не похищал, – проворчал Дима по-русски. И снова перешел на английский: – Юра Горелов – это ваш первый пациент от этого фонда?

– Н-нет… не первый. Еще была девочка. А до нее, полгода назад, другая. Все они умерли почти сразу. И я как раз вчера – после кончины мальчика – говорил с герром Котловым. Предупреждал его, что больше не могу брать настолько безнадежных пациентов, – убитым голосом сказал немец. – Это вредит репутации моей клиники.

– Мне нужна любая информация по этому человеку, – властно произнес Полуянов. – Его паспортные данные. Номера счетов.

Но тут уж немец уперся:

– Простите. Разглашать подобное не могу никак. Меня засудят.

– Полиция все равно заставит, – пообещал Полуянов.

– Когда будет официальный запрос, я подчинюсь, – замогильным голосом отозвался законопослушный европеец.

Дима попробовал зайти с другого бока:

– А фотографию Котлова можете прислать?