Тесса взяла его за подбородок, приблизила лицо к его лицу.

– Ты еще не старик, – страстно произнесла она. – Даже когда тебе будет восемьдесят лет, ты останешься моим прекрасным Уиллом.

И она поцеловала его. Он что-то неразборчиво пробормотал, обнял ее.

– Моя Тесс, – сказал он, когда она отстранилась от него. – Моя милая жена.

– Нам нечего бояться, – прошептала она, осыпая поцелуями его лицо. Он сильнее прижал ее к себе. – Мы через многое прошли. Мы заслужили право на счастье.

– Другие люди тоже заслуживают счастья, но, тем не менее, лишены его.

– Я знаю. – Она подавила рыдание; оба они говорили об одном и том же человеке, и она не знала, о ком ей хочется плакать, о нем, или об Уилле, или о себе самой. – Я знаю. – Она поцеловала его ресницы, когда он увлек ее на постель, нашел пояс ее пеньюара и развязал узел. Он прижался к ней всем телом, запустил пальцы в ее густые волосы, перебирал блестящие кудри.

– Я тебя люблю, – прошептала она, когда шелковая одежда соскользнула на пол. – Я люблю тебя, Уилл.

Он ничего не ответил, но поцелуй его сказал больше, чем любые слова.

Стоя на крыше Института, Джеймс наблюдал за каретой Чарльза Фэйрчайлда, которая с грохотом проехала по двору Института и скрылась за величественными черными чугунными воротами.

Джеймс часто выбирался на крышу, если не мог уснуть, а сегодняшняя бессонница доконала его. Он никак не мог перестать думать о том, что видел в бальном зале – и еще позавчера вечером, в темном переулке неподалеку от таверны «Дьявол».

Царство теней. Так он всегда называл его про себя, этот черный с серым пейзаж, который время от времени представал перед ним, подобно видению Ада. Впервые он увидел его в тринадцать лет, потом приступы стали чаще, обычно они происходили в те моменты, когда он переставал контролировать свои эмоции. Мир становился серым, а потом те, кто находился рядом – члены семьи, друзья, – говорили ему, что его тело стало полупрозрачным, как будто было соткано из серого дыма.

Один раз, когда он сделал это намеренно, по просьбе Грейс, ему с большим трудом удалось вернуться обратно. Ужас, пережитый им в тот день, забылся нескоро; его долго терзали кошмары, он с воплями просыпался среди ночи. Родители, не зная, что предпринять, обратились за помощью к дяде Джему. Однажды утром Джеймс проснулся и увидел Джема, который сидел в кресле в ногах его кровати и пристально смотрел на него сквозь опущенные веки.

«Итак, – сказал Джем. – Разумеется, тебе известно, что наша Вселенная включает множество миров».

Джеймс кивнул.

«В таком случае ты можешь представить себе Вселенную в виде сот, в каждой ячейке которых существует некое царство. Некоторые ячейки расположены рядом. Я считаю, что стенка между нашим миром и этим миром, который ты видишь, по какой-то причине истончилась. Ты видишь это чужое царство, и тебя время от времени затягивает туда».

– А это опасно? – спросил мальчик.

«Возможно. Демонические миры – места нестабильные, и нам мало что известно о твоей способности проникать туда. Возможно, что однажды тебя увлечет в серое царство, и ты обнаружишь, что не в состоянии вернуться назад».

Джеймс помолчал минуту. Наконец, он произнес:

– Выходит, дело гораздо серьезнее, чем моя бессонница и ночные кошмары.

«Намного серьезнее, – согласился Джем. – Ты должен окружить себя крепостью самоконтроля. Ты должен узнать свою силу, чтобы уметь распоряжаться ею».

– То же самое происходило с моей матерью? – очень тихо спросил Джеймс. – Прежде, чем она научилась контролировать свою способность менять облик.

«У твоей матери были жестокие учителя. Они удерживали ее против воли и насильно заставляли менять облик. Должно быть, это было страшно и болезненно».

Джеймс молчал.

«Тебе известно, что твоя мать не пользовалась своей силой после окончания Механической войны. С тех пор изменение внешности стало для нее… трудным делом. И причиняло ей боль. Она решила отказаться от этого».

– Значит, причина всего – мой дед? – воскликнул Джеймс. – Демон, отец моей матери? Таков его дар нам? Меня гораздо больше устроила бы новая пара носков в качестве подарка на день рождения.

«Вопрос о личности твоего деда, – сказал Джем, – занимал меня еще до твоего рождения. Возможно, выяснив, кто он, я смогу пролить свет на твои способности, а также на способности твоей матери. Но его имя тщательно скрывается – настолько тщательно, что это само по себе уже подозрительно. Но пока я ничего не могу сказать тебе о нем, кроме того, что это один из Верховных Демонов».

Насколько было известно Джеймсу, в течение следующего года Джем не продвинулся в своих изысканиях по поводу имени деда, или, по крайней мере, не выяснил ничего достойного упоминания. Но за этот год Джеймс научился под руководством Джема сопротивляться притяжению царства теней. Однажды, холодной зимней ночью, когда завывал колючий злой ветер, Джем привел его на вершину холма Хэмпстед-Хит, и юноша сумел подавить очередной приступ, несмотря на то, что у него зуб на зуб не попадал от холода. Они тренировались в специальной комнате – Джем был поразительно проворным для Безмолвного Брата – и даже в разгар схватки говорили о чувствах, которые вызывали эти приступы, о том, как контролировать их, как правильно дышать. Джеймс хорошо помнил, как однажды Джем одолжил у Мэтью пса, Оскара Уайльда, разозлил его и неожиданно натравил на Джеймса во время завтрака.

Джеймс считал, что некоторые идеи Джема по поводу выработки самоконтроля представляли собой всего лишь проказы, шалости – в конце концов, никто не умел изображать невозмутимость лучше Безмолвных Братьев. Отец заверял его, что это не в натуре Джема, и что, несмотря на странные методы, Джем искренен в своих намерениях.

И Джеймс вынужден был признаться себе в том, что необычные методы действуют.

Постепенно он стал спать лучше, чувство тревоги и настороженности отступило. Царство теней больше не подстерегало его за каждым поворотом, и он почувствовал, что оно уже не оказывает на него прежнего влияния, как будто с плеч его упала тяжесть, о существовании которой он и не подозревал. Он все реже и реже совершал путешествия в серый мир. За последний год подобного с ним вообще не происходило, если не считать позапрошлого вечера, когда они сражались с демоном-деумас.

Джеймс думал, что этого больше не произойдет – и вот несколько часов назад это случилось снова.

Никто ничего не заметил, сказал он себе. Ну, может быть, разве что Мэтью, но и то лишь потому, что они были парабатай: до некоторой степени Мэтью мог чувствовать то же, что и Джеймс. Но Мэтью не мог видеть этот чужой мир. Он не видел, как танцующие превратились в тени, как из пола выросли чудовищные щупальца, как Барбару утащили в пропасть.

А через минуту Барбара потеряла сознание.