Апофеозом протекционистской программы стало создание Общества содействия полезным мануфактурам. С помощью государства ему удалось собрать значительный акционерный капитал, который предполагалось пустить на развитие промышленности. Однако руководство компании ударилось в спекуляции государственными бумагами и в конце концов обанкротилось. Гамильтон же, пытаясь спасти затею и с ней свою собственную репутацию, тратил огромные деньги на поддержание падающего курса бумаг.

Министр с его в юности еще полученным опытом частного предпринимательства полагал, что лучше других видит перспективы экономики и может ускорить ее развитие по сравнению с тем, которое определяется действием невидимой руки рынка. Ему казалось, будто он знает каждый «винтик» в огромном хозяйстве страны. Однако предусмотреть все не способен ни один, даже самый что ни на есть способный человек. Если в долгосрочной перспективе гамильтоновский курс на промышленное развитие Америки был, естественно, правильным, то в среднесрочной перспективе он себя не оправдал.

Два с лишним десятилетия непрерывных европейских войн обеспечили Соединенным Штатам процветание на поставках продовольствия. Торговля, судостроение и сельское хозяйство давали стране доход, тогда как «игры» в промышленную политику приводили к финансовым скандалам. Твердое положение доллара и американского бизнеса в целом, возникшее благодаря политике Гамильтона, стали важнейшей основной торговых успехов страны, тогда как его стремление ускорить развитие сверх объективных возможностей ничем хорошим не обернулось.

Постепенно все больше проникая в мир бесконечных интриг, Гамильтон начал терять умеренность и в вопросах международной политики. Если раньше сильное государство было для него основой экономического процветания, то со временем хозяйственные успехи и приток поступлений в казну все чаще становились лишь средством для осуществления американской внешней экспансии.

Когда его политические противники хотели вовлечь Америку в европейские конфликты на стороне революционной Франции (под тем предлогом, что Франция во время американской революции активно содействовала борьбе колоний с английскими войсками), Гамильтон настаивал на нейтралитете и подчеркивал, что слабой стране для укрепления ее сил требуется мир. Более того, он настаивал на сближении с недавним противником — Англией, поскольку конфронтация со столь сильной в экономическом отношении державой негативно сказалась бы на американских торговых успехах.

Простым людям, недавно еще стрелявшим по английским солдатам, трудно было понять необходимость внезапной дружбы с врагом. На одном из митингов толпа закидала Гамильтона камнями, даже не пожелав выслушать его. «Они хотели вышибить Вам мозги, чтоб сравняться с Вами», — тонко охарактеризовал положение дел один из друзей побитого, хорошо разобравшийся в том, как «благодарный» народ реагирует на советы интеллектуалов.

Гамильтон не боялся идти против толпы. Но позднее, когда международный расклад сил изменился и обрисовалась вероятность конфликта с Францией, а также с ее союзником Испанией, он вдруг превратился из голубя в ястреба. Ведь теперь военный успех предоставлял возможность расширить территории за счет французских и испанских владений к югу от Соединенных Штатов.

В это время он уже не был министром. Но его влияние на политические процессы, пожалуй, даже возросло. В администрации Адамса все посты занимали сторонники Гамильтона, назначенные еще первым президентом по рекомендации бывшего главы финансового ведомства. А вскоре и сам Гамильтон получил новый ответственный пост — заместителя главнокомандующего в звании генерала-инспектора. Возглавлял армию при этом, естественно, Джордж Вашингтон.

Однако американская демократия оказалась сильнее умения генерала-инспектора выстраивать политическую интригу. Если Адамс, хоть и ненавидевший Гамильтона, вынужден был считаться с позицией Вашингтона, то в следующем президентском цикле народ отдал свои голоса за Томаса Джефферсона — человека, с которым уже невозможно было прийти к компромиссу.

Демократия часто «опускает» талантливых людей, разбирающихся в сложных вопросах лучше, чем малообразованная толпа. Но зато механизм регулярной смены политических лидеров не дает зарваться тем, кто утратил восприятие реальности. Гамильтон многими чертами характера и многими аспектами политики был чрезвычайно похож на своего младшего современника Наполеона Бонапарта. Однако авторитарный характер власти французского генерала позволил дойти до логического конца превращению здравого смысла в авантюризм и нетерпимость. Американская же демократия «подстрелила» Гамильтона на взлете.

Без его дерзких авантюр Соединенные Штаты развивались «скучно», незаметно, долгое время дистанцируясь от кровопролитных и дорогостоящих европейских конфликтов. Развивались, ориентируясь в основном на действие принципа невидимой руки рынка. Что и позволило Америке стать в конце концов по-настоящему великой державой.

О великом императоре написаны сотни книг и тысячи статей. Миллионы людей в разных странах мира любят читать о его многочисленных военных победах и редких, но поистине трагических поражениях. Однако в этой статье речь пойдет не об Аустерлице и Бородино, а о финансовой стабилизации и Гражданском кодексе. «Моя истинная слава, — говорил Наполеон, — не в том, что я выиграл сорок сражений: Ватерлоо изгладит воспоминания о всех этих победах. Но, что не может быть забыто, что будет жить вечно — это мое гражданское уложение».

За годы революции Франция устала от политики. Инфляция, развал производства и коррупция всех утомили. «Казнокрадов было так много, — иронично замечал Е. Тарле, — что у историка иногда является искушение выделить их в особую прослойку буржуазии».

Один из администраторов времен Директории отмечал, что правительство на всех осуществлявшихся для государственных нужд поставках переплачивало около 50%, поскольку поставщики вписывали в финансовые документы фиктивные расходы, а чиновники сами становились соучастниками махинаций. В результате государство оставалось еще в долгу за то, чего реально не получало.

Наполеон возглавил страну в результате переворота, осуществленного 18 брюмера (9 ноября 1799 г.). Этот артиллерийский офицер достиг к моменту прихода во власть всего лишь 30 лет. Тем не менее он склонен был обратить серьезное внимание на такую скучную для молодого человека материю, как экономика.

«Мы хотим такого режима, при котором едят», — все чаще говорили в народе. Когда произошел переворот, с Наполеоном никто не спорил о размерах захваченной власти. От него ждали успокоения. И сам Наполеон прекрасно осознавал, какова его реальная функция. «Слабость высшей власти — самое ужасное бедствие… Когда в деятельности властных структур проявляются слабости и непостоянство… в обществе распространяется смутная тревога, им овладевает потребность в самосохранении, и обращая взор на самого себя, оно, видимо, ищет человека, который бы мог принести спасение».