— Нет-нет, ничего плохого… — Эдвин затолкал письмо в конверт и повернулся к стоявшему в ожидании Роукби.

Его глаза светились радостью. Что же в этом письме, резко изменившее его настроение?

— Мне нужно послать телеграмму. Срочно.

— Из-за чего он так взволновался? — спросила Утрата у Аликс, когда брат метнулся мимо них в направлении библиотеки. — Он побледнел. Ты знаешь, от кого это письмо? Ты сама какая-то бледная.

— Я? Просто игра света. Спросим Эдвина позже, вряд ли он хочет, чтобы его сейчас беспокоили.

«Вот оно, злобное лицо ревности», — подумала она. Кто бы ни был автором письма (а конечно, им не мог быть никто иной, кроме Лидии) — этот человек так близок Эдвину, как никогда не станет она, Аликс, его сестра-близнец. И еще ей стало очевидно, что в новых условиях между ней и братом непременно возникнет дистанция. Очень трудно с этим смириться после двадцати пяти лет, прожитых на свете. Аликс уже привыкла считать, что ничего подобного никогда не произойдет, поскольку девушки появлялись в жизни Эдвина и исчезали.

Задумывалась ли она хоть на секунду, каким одиноким и лишним, вероятно, чувствовал себя Эдвин последние несколько лет, когда Аликс была поглощена своим любовным романом? Ей тогда казалось, что брату безразлично: у него своя работа, собственные интересы. Или, может, учитывая странное свойство близнецов чувствовать друг друга, Эдвин раньше сестры почуял, что Джон ее бросит, не станет постоянной частью жизни Аликс.

Именно эта удивительная внутренняя связь между ней и братом помогла Аликс осознать, что Лидия — нечто иное, чем прежние подружки Эдвина. Да, у него случались любовные увлечения и дружеские связи с девушками, и даже один серьезный роман, но ничто так не затрагивало его ум и сердце, как эта новая женщина. И без сомнения, эта любовь будет означать гигантские изменения в жизни Эдвина, а значит, и в ее, Аликс, жизни.

Беженка. Какая беженка? Аликс вспомнились пустые лица, смотревшие с газетных фотографий. Лица неухоженных, всклокоченных людей, составлявших живой груз пароходов и поездов. Лица, ничего не выражающие, принадлежавшие людям, находившимся уже за пределами отчаяния, во власти безысходности. Что пережила Лидия, что произошло с ее семьей, с друзьями? Скорбит ли она о жизни в своей стране? Не в том ли причина ее равнодушия к Эдвину, что она утратила способность к новым чувствам?

И почему Эдвин так сильно влюбился в нее, а она его отвергла? Нечестный трюк — сначала отказаться выйти за него замуж, а потом писать письма, от которых у него начинают блестеть глаза и он сломя голову мчится отправлять телеграммы. Видимо, Лидия все же решила приехать к Эдвину на север. И не отравит ли ее появление и Рождество, и радость от замерзшего озера? Прежде всего ей, Аликс, — ведь она мечтала побыть с братом, ни с кем его не деля. Да и всем домочадцам — в том случае, если Лидия окажется неподходящей парой, что похоже на правду. Никто не может быть более свирепым и непримиримым в своей нетерпимости, чем бабушка, никто не может быть меньше бабушки готов принять чужака в семью.

По коридору, стуча подошвами по плиткам, промчался Эдвин.

— Мне нужно на почту.

— Мы тоже поедем! — откликнулась Утрата. — Правда, Аликс? Я хочу посмотреть, хорошо ли схватилось озеро на той стороне.

— Тогда давайте быстрее, — велел Эдвин. — Дорога каждая минута.

Аликс уселась рядом с ним, а Утрата втиснулась в крохотное пространство за сиденьями.

— Страшно неудобно тут сзади, тебе надо купить машину побольше.

Внимание Эдвина было поглощено тем, чтобы через обледенелую площадку перед входом благополучно вывести автомобиль на подъездную аллею, а далее — на узкую деревенскую дорогу, вьющуюся к парому.

— Я как раз собирался спросить, не хотели бы вы обе съездить завтра в Манчестер. У меня там кое-какие дела, а вам надо пройтись по магазинам. Но если ты станешь непочтительно отзываться о моей машине, Утрата, тогда приглашение отменяется.

— Я ужасно хочу в Манчестер! В пятницу приезжает на каникулы Урсула, так что завтра будет просто идеально! — воскликнула Утрата. — Но не могли бы мы отправиться на какой-нибудь более удобной машине? Если я вот так, скрючившись, проделаю весь путь до Манчестера, то навсегда останусь сложенной пополам и буду годна лишь на то, чтобы изображать уродца в цирке.

Ехавший навстречу возчик остановил лошадь и сообщил Эдвину, что паром не ходит.

— Замерзло крепко, нельзя сломать лед и заставить паром двигаться. Вам придется отправиться в объезд, чтобы добраться на ту сторону озера, мистер Эдвин.

Эдвин поблагодарил его, чертыхнулся и стал осторожно подавать автомобиль назад, чтобы направить затем в проезд под воротами, густо изрытый бороздами из замерзшей грязи.

Через полчаса они миновали горбатый мостик и подкатили к почте. Старшие брат и сестра извлекли втиснутую за сиденьем Утрату, и она стояла возле машины, встряхиваясь, как лошадь.

Эдвин исчез за дверью, Аликс и Утрата двинулись к берегу озера. Несколько отважных фигуристов уже кружили по льду, не осмеливаясь, впрочем, заезжать за веревочные ограждения с надписью «Осторожно, тонкий лед». По замерзшей глади восторженно скользила стайка детей под присмотром бдительного полисмена Огилви. Утрата помахала ему, и он с важным, исполненным достоинства видом заскользил в их направлении.

— Здравствуй, Джимми. Как лед?

— Отлично схватывается, мисс Утрата.

— Сможем мы кататься по всему озеру?

— Да, надо только не забывать про слабые участки, где из него вытекает Уин, — там даже и не замерзает хорошенько. Завтра утром сниму эти таблички. Я думаю, теперь, когда полностью застынет, лед продержится до самой весны, на ближайшее будущее оттепели никто не предсказывает.

С почты вышел сияющий Эдвин.

— Порядок! — радостно сообщил он и, заметив лицо Аликс, добавил: — Ты что? Замерзла, старушка? Совсем там изнежилась в Лондоне.

Хэл не узнал шофера.

Он, конечно, не ожидал, что автомобиль будет тот же, но кто этот человек, стоящий возле блестящего «делажа»? Что с Уилбуром? Их прежний шофер был еще молодым, ровесником Хэла, его товарищем по первым мальчишеским, а затем и юношеским вылазкам в горы, в заброшенные свинцовые рудники, на озеро. А форма? Ни один из работавших у Гриндли шоферов никогда не носил форму — разве что по каким-то особым случаям. Являлся ли таким случаем приезд блудного брата? Хэл решил, что нет. И однако же перед ним приветственно приподнимал форменную фуражку этот человек с простодушными карими глазами, на смуглом подбородке которого угадывалась темная щетина. На ломаном языке, не имеющем ничего общего с североанглийским выговором, он спрашивал Хэла, не он ли мистер Генри Гриндли.

И обращение в первый момент тоже явилось для него шоком. Никто не называл его Генри свыше пятнадцати лет, да и прежде-то не часто: лишь директора школ и посторонние. С самого младенчества он был для всех Хэлом.