Шофер помог носильщику погрузить вещи гостя в багажник машины, распахнул перед Хэлом заднюю дверцу, поклонился и занял свое место за рулем.

Странное ощущение: находиться вроде бы в знакомой обстановке, но восседать на заднем сиденье автомобиля, видя перед собой прямые, обтянутые серой формой плечи незнакомого человека, а не сидеть рядом с Джерри Уилбуром или даже отпихнуть его прочь, чтобы самому устроиться за руль.

— Как вас зовут? — спросил он, наклоняясь к водителю.

— Парсонс, сэр.

Такое имя плохо соответствовало внешности нового шофера, но Хэл не стал заострять на этом внимание.

— А где Уилбур?

— Не знаю, сэр.

— А вы знаете, кто такой Уилбур?

Вдруг с ним что-нибудь случилось? Тогда почему никто не позаботился сообщить ему об этом? Няня могла бы написать, она регулярно отсылала Хэлу, пускай и не очень разборчивые, написанные старческой рукой послания. Впрочем, теперь, задумавшись, он стал припоминать, что в последних письмах упоминались некие большие перемены в «Гриндли-Холле». Они, как Хэл догадывался, были отнюдь не к лучшему, по мнению няни. Она была очень консервативна — от накрахмаленного чепчика до носков простых, практичных туфель, — и он не придал большого значения ее сетованиям. Новая жена Питера неизбежно должна завести какие-нибудь свои порядки — жены всегда так делают. Хэл наблюдал немало новых жен в Америке, где его друзья вступали в брак и разводились с ошеломляющей быстротой.

— Я слышал о Уилбуре. Он водил до меня.

Значит, Уилбур уволился. Хэл ощутил смятение: вправе ли он надеяться, что многие другие его старые друзья по-прежнему остались на месте? Раньше это не приходило ему в голову, но пятнадцать лет — долгий срок, чтобы потом спокойно ожидать, что все осталось по-старому. Он сам изменился до неузнаваемости, и не может всерьез рассчитывать, что в «Гриндли-Холле» все сохранится в прежнем виде. Как это по-детски и каким детским выглядит его разочарование, что его встречает не Уилбур.

— Откуда вы? — спросил он шофера.

— Из Испании.

Дальше лучше не спрашивать. Этот парень мог быть республиканцем или сторонником генерала Франко, а Хэл не желал допытываться или даже ненароком обидеть человека. Странно, что шофер не предпочел остаться на родине и сражаться за тех, чью сторону поддерживает.

— Я в Испании ни на чьей стороне, — проговорил водитель, словно прочитав мысли Хэла. — У меня есть родственники, дяди, братья, которые воюют с обеих сторон: этот ненавидит попов, тот всей душой за Франко. Поэтому я уехал. Это лучше — так у моей матери хоть один сын будет живой, чтобы похоронить ее, когда она состарится и умрет. Один, который не сошел с ума и не воюет за сумасшедших.

— Значит, теперь вы работаете в «Гриндли-Холле»?

Человек выразительно пожал плечами.

— Тут рад любой работе. — Он помолчал, а потом разразился неожиданным и заразительным смехом: — Я здесь чувствую себя как дома. В Испании мои родные дрались друг с другом. Тут, в холодной Англии, я тоже вижу, что члены одной семьи воюют друг с другом.

Хэлу не хотелось про это знать. Откинувшись на спинку сиденья, он уставился в темноту за окном, а испанец, вероятно, сожалея о своем всплеске откровенности, на протяжении остального пути пребывал в молчании, умело ведя машину по унылой мерзлой дороге. Дорога от станции до места заняла полчаса, но, казалось, миновало всего несколько минут; и вот уже через распахнутые ворота, на обеих стойках которых громоздились каменные грифоны — герб рода Гриндли, — они подъехали к фамильному гнезду. Однажды Хэл высказал предположение, что пара унитазов была бы более подходящей семейной эмблемой, но остальные не нашли его шутку забавной. Клан Гриндли в принципе отвергал всякий юмор по поводу источника семейного благосостояния.

Подъездная аллея была аккуратнее, чем Хэл ее помнил: расчищенный от снега гравий громко хрустел под широкими шинами колес. Он посмотрел на знакомый фасад отчего дома, не вполне уверенный, какое именно чувство испытывает, видя его вновь: радость или боль. Когда автомобиль приблизился к крыльцу, огромная парадная дверь отворилась и на верхних ступенях крыльца появилась горничная в строгом, официальном черном платье, накрахмаленном белом переднике и чепчике.

Ее Хэл тоже не узнал, как и элегантный наряд. В его время горничные являли собой простую безыскусную братию, надлежащим образом облаченную в утреннюю или дневную форму, но никогда они не выглядели такими отглаженными и накрахмаленными, как эта молодая леди. Взглянув на Хэла, она велела шоферу отвести машину на задний двор и немедленно выгрузить из нее багаж джентльмена.

— Миссис Гриндли наверху, отдыхает после обеда, — сообщила она гостю, провожая его в расчерченный черно-белыми квадратами холл. — Мистер Гриндли будет дома в половине седьмого. В гостиной подан чай, там сейчас мистер и миссис Роджер Гриндли, они только что прибыли. Это вон там.

— Спасибо, я знаю, где это, — ответил Хэл.

Он пересек холл и открыл изящную белую деревянную дверь гостиной. Там он остановился, удивленно озираясь. Еще раньше, в холле, что-то показалось ему иным и непривычным, хотя он не мог сообразить, что именно. Сейчас же Хэла осенило: а где все чучела?

Гостиная тянулась через все здание: от передней его части до задней — длинная широкая комната с окнами, выходящими на террасу. Из нее исчезли тяжелая парча, узорчатый ковер, громоздкие кресла и диван. Больше всего бросалось в глаза отсутствие чучела медведя с подносом в лапах, а также нескольких голов благородных оленей на стенах, пары горностаев, взиравших друг на друга с двух веток, озадаченно глазеющей совы и лисицы, повернувшей голову как бы в вежливом удивлении по поводу настигающих ее гончих.

Паркетный пол сиял под ногами, начищенный до блеска. Его украшали изысканные ковры. Два глубоких дивана с простыми спинками темного дерева стояли друг против друга по бокам камина. Кресла обиты тканью более светлого, но тоже малинового оттенка, и выглядели неудобными.

— Боже милостивый! — помимо воли вырвалось у Хэла. — Модный дизайн приходит в «Гриндли-Холл»? Глазам не верю.

Его замечание было встречено взрывом смеха, и он посмотрел в сторону дивана, у которого стояла высокая белокурая женщина и протягивала к нему руки.

— Хэл, дорогой мой! Как изысканно ты выглядишь! Ни за что бы тебя не узнала.

— Анджела! — Он сердечно расцеловал женщину в обе щеки и неприятно поразился морщинам вокруг ее глаз.

Сколько же ей лет? Под пятьдесят, наверное. Но не только годы придали напряженное выражение ее глазам и рту. Похоже, виной был не просто возраст, а общее напряжение и усталость. Что ж, быть замужем за Роджером нелегко.

— Рад тебя видеть, Хэл, — сказал брат.

А вот Роджер не изменился, решил гость, пока они обменивались рукопожатиями. Отяжелел немного, но при своем росте мог себе это позволить — потому и не выглядел тучным. Принципиальное нынешнее отличие состояло в окутывающей Роджера ауре успеха и процветания: ее придавала брату успешная карьера на ниве закона. Хэл смутно припомнил строчку об этом в одном из няниных писем.