— Что за чушь? — фыркнул Андрей.

— Хорошая чушь, — не согласился князь Друцкий. — Чем страшнее чудища в наших землях и реках, тем меньше желающих в них заплывать. Зачем нам чужаки? Пусть через нас с персами, бухарцами и китайцами торгуют. Лишний прибыток ни казне, ни нам с тобой не помешает.

— И ты, Юрий Семенович, сказал королеве то, что ей хотелось услышать больше всего… — обреченно кивнул Зверев.

— А ты, Андрей Васильевич, показал, какого размера клыки у этого зверя.

— Ох, дядюшка, дядюшка, — покачал головой князь Сакульский, но уже без всякой злости.

— Зато теперь мы считаемся умными, интересными и полезными собеседниками, имеем приглашение на бал, о котором ранее токмо намекалось, и уже явно можем воспользоваться благожелательностью их величеств, если не станем просить слишком многого. Однако же я не вижу гранда Гильермо. Неужели его не допустили ко двору? Это будет весьма печально…

На обед князья оставаться не стали. Иначе их дамам пришлось бы отправляться на бал без сопровождения мужчин, что выглядело бы не очень хорошо. К тому же дядюшка хотел еще и переодеться. Гости из далекой Руси подкрепились, после чего дамы затянулись в корсеты, нырнули в рубахи, поверх которых надели жесткие, как рыцарские доспехи, тяжелые платья.

В этот раз до дворца добирались в коляске — как из приличия, так и потому, что в бальных платьях дамы были не самые лучшие ходоки. Солнце уже садилось, но зной все еще висел в воздухе, и потому все они облегченно вздохнули, оказавшись в прохладном полумраке каменного замка. Князь Друцкий не растерялся и в этот раз: пара поворотов, подъем на этаж, уверенная прогулка по гульбищу внутреннего двора — и они попали в просторный зал, освещенный сотнями свечей. Примерно по десятку на каждого из собравшихся гостей.

Исключая князя Сакульского в ферязи и шароварах, все прочие мужчины были одеты примерно одинаково: туфли с бантиком, суконные чулки, пухлые пуфы на бедрах и короткий камзольчик. Различия заключались только в расцветках и степени пухлости оных пуфов: у кого-то они напоминали туго надутые круглые воздушные шары, у кого-то — обвисшие и полупустые чересседельные сумки. В дамских платьях встречалось куда больше разнообразия. Одни женщины носили пухлые жабо, другие — плотно облегающие горло стойки, у кого-то рукава были из толстых тканей с разрезом сбоку, как на московских русских шубах. Через разрезы доньи просовывали руки в легких ярких рукавах, другие дамы предпочитали платья без тяжелых верхних рукавов, но при этом нижние имели немалую пухлость. Иные имели валики на плечах разного размера. Кое-кто предпочитал крой с покатыми переходами. Однако все, все до единого платья, помимо широкой низкой юбки, объединяло еще две черты: глухо закрытый лиф и рукава ниже запястья.

— Ты же говорила, здешние красавицы скрывают ноги, но открывают грудь? — повернулся Зверев к дочери.

— Это придворный этикет, — вместо нее ответил дядюшка. — Филипп, как и его отец, истовые католики, не допускают и малых вольностей. Даже государь Иоанн Васильевич рядом с ними покажется вольнодумцем. Посему, что допустимо в иных местах, при дворе карается со всей строгостью.

— Несчастная королева Елизавета, — сочувствующе добавила Пребрана. — Зело страдает от сих тягот. При французском дворе она была великой модницей, примером для подражания. Здесь же заперта, ровно в панцирь. Чего токмо и смогла добиться, так разрешения на купания по французскому обычаю, прогулки увеселительные на лодках да самоцветы прилюдно показывать.

— Иные дамы хоть на своих балах али в замках вольны лучшей моде следовать, — поддакнула Арина, — она же этикетом связана с утра до ночи, ни единого просвета или роздыха.

— Бедная девочка, — подвела итог Полина.

— Вы бы потише все-таки ее величество жалели, — посоветовал дядюшка.

— Да какая разница? — с детским легкомыслием отмахнулась Арина. — Все едино тут никто речей наших не разумеет.

За такими спорами они ухитрились упустить момент выхода их величеств в зал и спохватились только, когда Филипп и Елизавета начали бал величественной паваной: взявшись за руки, они чуть сходились, расходились, двигались по кругу. Иногда танцоры позволяли себе взмах руки или поворот головы — и ничего более. Полина была совершенно права: подобными танцами до бесчестья или пошлости опуститься невозможно.

Вслед за королевской четой настала очередь сразу нескольких наиболее знатных пар. И тут, увы, князь Сакульский ничего не мог поделать. Несмотря на свой высший среди окружающих титул — танцевать он просто не умел. На третий тур оказались допущены уже все. Ермолай неожиданно оказался в самой гуще выстроившихся пар рядом с какой-то девушкой; Арину, спросив разрешения, увел подтянутый аристократ, в котором князь далеко не сразу узнал недавно представленного ему Альфонса Фарнезе.

— Многообещающая партия, — вполголоса просветил Зверева князь Друцкий. — Не самый знатный, но весьма богат. Близок к трону, король ему благоволит. От родителей ему досталось немало славы, и он весьма умело пользуется этим наследием. А вот из дома Игулада-де-Кераль мы не видим никого вовсе. Похоже, его величество непреклонен и твердо решил подвергнуть их опале. Бунтари не любы никому, даже в виде скоморохов.

— Может статься, они просто не смогли.

— Королевский двор не то место, где бывают случайности, а королевский бал не тот праздник, который возможно проболеть, — нравоучительно ответил князь Друцкий. — Король может кого-то покарать, но не прогнать. Коли наказанный попал на бал — значит, милость от него не отвернулась. Король может не наказывать, но при этом не допускать. Это намного хуже. Это значит, что король не желает тебя видеть. А когда король тебя не видит — ты не можешь ничего у него испросить, ты не получишь никаких наград или поручений, ты не сделаешь карьеры. Если тебя нет при дворе, то ты почти что мертв. Пока гранд Гильермо допускался ко двору, меня не особо беспокоила даже война, объявленная им Филиппу. Но теперь… Но теперь все меняется. Если дом Игулада-де-Кераль в опале, то Карл не то что высокого назначения получить, он даже простого известия Филиппу передать не сможет! В лучшем случае он будет призван мелким сержантом вместе с полусотней своих копейщиков. И никто даже имени его не вспомнит, пусть даже он окажется среди победителей в самой славной войне. Воеводой ему не стать уже никогда. Королевскую милость невозможно заменить ничем, Андрей Васильевич. Даже деньгами. Хотя денег в роду Игулада-де-Кераль ныне тоже не особо водится.

— Может, все же помешало что-то? — неуверенно повторил Зверев.

— Сразу всем? — скривился Юрий Семенович. — Донья Каталина не захотела похвалиться новым платьем, гранд Гильермо не захотел предстать пред королем, который обещал ему дело, достойное его меча, а Карл де Кераль не пожелал вывести на павану свою невесту? Так вот вдруг обезумели всей семьей? Попомни мое слово, уже завтра ты не увидишь рядом с грандом де Кераль ни единого из прежних его друзей. Ведь их отсутствие заметил отнюдь не я один. Они в опале… Хотелось бы узнать, насколько сильной. Король ведь не шутил, обещая ему достойное поручение. Королевское слово слишком ценно для этого. Значит, все уже решено. Эх, писаря бы спросить. От них за пару гривен завсегда тайну на сто дукатов купить можно. Да токмо не зовут таковую прислугу на королевские балы… О, вот кто может проговориться, — встрепенулся князь Друцкий. — Дон Альба!