– Какая?

– Я познакомилась с мистером Фордом.

– И что же?

– Ты, случайно, не помнишь мисс Вандерли, американку? Она приезжала в Лондон лет пять-шесть назад. Мой отец учил ее живописи. Очень была богата и безумно рвалась в богему, поэтому и выбрала отца. Она вечно сидела в студии, и мы с ней очень подружились. Как-то, после всех моих мытарств, я подумала: а что, если написать ей? Может, она поможет мне найти нормальную работу. Она такая милая. – Голос у Одри дрогнул, и она совсем спряталась за газету. – Мисс Вандерли предложила, чтобы я приезжала и жила у них, но я не могла так поступить. Я настаивала, что должна работать. Тогда она порекомендовала меня мистеру Форду, Вандерли знали его очень хорошо, и я стала гувернанткой Огдена.

– Что? – закричал я.

Она смущенно засмеялась:

– Не думаю, что я была такой уж великолепной гувернанткой. Я почти ничего не знаю. Мне самой нужна няня. Но как-то справлялась.

– Этот маленький изверг – он душу из тебя, наверное, вынул?

– О, здесь мне снова повезло! Мальчику я почему-то понравилась, и он вел себя как настоящее золотце. Насколько мог, конечно, и если я не особо мешала ему безобразничать. Я старалась не мешать. Я очень слабая. Счастливое время, такого мне давно не выпадало.

– А когда он приехал сюда, ты приехала, чтобы оказывать на него нравственное воздействие?

– Более или менее, – засмеялась она.

Мы посидели молча, а потом Одри высказала мысль, бродившую у нас обоих:

– Как странно, Питер, что мы с тобой сидим вот так и болтаем после всего, что… после всех этих лет!

– Точно во сне.

– Да, в точности как во сне… Я так рада… Ты не представляешь, как я ненавидела себя порой за… за…

– Одри! Не надо так говорить. Давай не будем вспоминать прошлое. К тому же вина целиком моя.

Она покачала головой.

– Ладно, давай скажем, что мы не поняли тогда друг друга.

– Да, – медленно кивнула Одри, – не поняли.

– Но теперь понимаем. И мы друзья, Одри, верно?

Девушка не ответила. Мы долго сидели в молчании. А потом – видно, сдвинулась газета, отсвет огня упал на ее лицо, заблестел в глазах, и кровь в жилах у меня застучала, словно барабан, предупреждающий город об опасности. В следующую минуту тень снова скрыла ее глаза.

Я сидел, вцепившись в подлокотники кресла. Я трепетал, со мной что-то творилось. У меня возникло чувство, будто я на пороге чего-то чудесного и опасного.

Снизу донеслись голоса мальчиков. Занятия закончились, а значит, и разговору у камина – конец. Через несколько минут кто-нибудь – Глоссоп или мистер Эбни – непременно вторгнется в наше убежище.

Мы оба поднялись, и тогда случилось это. В темноте Одри оступилась и, споткнувшись, схватилась за мой пиджак. И очутилась в моих объятиях.

Длилось все одну секунду. Обретя равновесие, Одри двинулась к двери и исчезла.

А я замер на месте, пораженный ужасом от открытия, ударившего меня в этот короткий миг. Простое касание начисто сокрушило хлипкое сооружение дружбы, казавшееся мне таким крепким! Я говорил любви: «До сих пор, и ни шагу дальше», – а любовь нахлынула на меня еще сильнее из-за того, что ее сдерживали. Время самообмана кончилось. Я понял, что со мной.

То, что Бак Макгиннис – не лежачий камень и действовать будет быстро, я понял из характеристики Уайта, а еще раньше – из личных наблюдений. Мир делится на мечтателей и людей действия. То малое, что я видел, свидетельствовало, что Бак принадлежит к последнему классу. Каждый день я ждал, что сегодня он приступит к делу, но проходил день, и вечер приносил приятное разочарование. Однако я не сомневался: час грянет. И он грянул!

Я предполагал, что атаку Бак предпримет фронтальную, тонкие уловки не для него. Но атака оказалась настолько лобовой, что меня парализовало от изумления. Казалось невероятным, чтобы события, обычные для Дикого Запада, вдруг развернулись в мирной Англии, пусть даже и в таком уединенном местечке, как «Сэнстед-Хаус».

Выпал один из тех бесконечно тянущихся дней, какие случаются только в школе. Сильнее любого другого заведения школа зависит от погоды. Утром каждый мальчик встает с постели, заряженный определенным чувством озорства, и он должен, если хочет заснуть вечером, избавиться от него до отбоя. Вот почему все учителя так ждут летнего семестра, когда перемены проходят на воздухе. Нет зрелища приятнее для учителя частной школы, чем толпа мальчишек, беснующихся на солнышке.

В этот день снег посыпал с самого утра, и хотя ученики были бы только рады выскочить и поваляться часочек на снегу, им препятствовал строгий запрет мистера Эбни. Ни одному учителю не доставляет радости смотреть, как ученики подвергаются риску схватить простуду, а мистер Эбни особенно сурово следил за этим. Разгул, последовавший за ночным визитом Бака Макгинниса, кончился тем, что трое лордов, один баронет и младший сын достопочтенного слегли с жесточайшей простудой.

Простудился и сам мистер Эбни; его пронзительный тенорок перешел в хриплое карканье, и он лежал в постели, взирая на мир слезящимися глазами. Следовательно, его взгляды на игры в снегу были предвзятыми.

И нам с Глоссопом приходилось прикладывать немало стараний, чтобы сохранять порядок среди мальчишек, ни одному из которых не удалось разрядиться на воле. Как справлялся Глоссоп, я мог себе только представлять. Судя по тому, что даже я, обычно умудрявшийся без особых усилий поддерживать относительный порядок, и то терпел поражение, могу вообразить, что творилось у него. Его классная комната находилась на противоположном конце коридора, и частенько обезумевшее фортиссимо его голоса проникало через мою дверь.

Потихоньку, однако, мы пережили этот день. Мальчики мало-помалу угомонились, занявшись обычными вечерними приготовлениями, когда за окном раздалось тарахтенье большого автомобиля. Звякнул дверной звонок.

Помню, я не обратил особого внимания. Я решил, что зашел кто-то из живших по соседству, в большом доме, а не то, принимая во внимание поздний час, какая-то компания заехала спросить дорогу в Портсмут или Лондон – «Сэнстед-Хаус» стоял на отшибе в середине сложного, запутанного переплетенья пересекавшихся боковых дорог. Словом, на звонок внимания я не обратил; но для мальчишек годилось все, что отвлекает от монотонности дня, души их жаждали разнообразия. И они откликнулись шумными возгласами.

Чей-то голос:

– Сэр, пожалуйста, у дверей машина!

Я (сурово):

– Знаю. Продолжайте работать.

Несколько голосов:

– Сэр, а вы когда-нибудь катались на машине? Сэр, а мой отец разрешил мне порулить на прошлую Пасху! Сэр, а как вы думаете, кто там?