Оказалось, что никакого особого бюджета на инвалидов не было выделено, не ясен был и их правовой статус. Правовой статус-то и сейчас не ясен, просто перемёрли все инвалиды по большей части. Итак, не было на капитана Рублёва никакого приказа. А без приказа, может, в армии и может что случиться, а вот в финансовой сфере не может такого случиться никогда.

И вот отставной капитан Рублёв, скрипя пневматическими протезами, приезжает к своим родным — а там туда-сюда, отец-пенсионер, мать болеет и денег никаких, кроме продовольственных скидок, не предвидится. У нас ведь как: отставной капитан сразу устраивается в охрану, а какая может быть охрана, когда у человека только левая рука и дубинку держать неудобно.

Тогда Рублёв поехал по начальству и завертел известную шарманку: я за вас кровь проливал, я на колчаковских фронтах ранен, имею право на лучшую жизнь, Родина, помнишь ли ты своих героев? А, помнишь? Помнишь, сука? Ну, как только ты начинаешь такие слова произносить, так на тебя и своя охрана находится. Пришлось пробираться дальше и выше. Приехал капитан Рублёв в столицу, а там золотые купола, огни неоновых реклам, казино Семирамиды и прочие радости. Пытался квартиру снять, тут-то его военная пенсия и кончилась. На улице просто так и пахнет деньгами, зайдёшь пельмени с соточкой в забегаловке взять, так сдерут прямо как здесь. (При этих словах Селифанов воровато оглянулся на барную стойку, но Алик Анкешеев уже ушёл куда-то на кухню, и его место занял бармен Борода.)

Начал Рублёв бегать по инстанциям, справки собирать да медалями звенеть. А начальства-то нет, то оно занято, время идёт, деньги кончаются, уж на бритвенные лезвия перестало хватать, а от пены для бритья капитан Рублёв давно отказался.

Наконец отправился капитан Рублёв в главный офис, уже не военный, а гражданский, туда, где не пластик по стенам, а мрамор, где не обычные лампочки, а энергосберегающие, где перед тем, как цапнуть ручку у двери, нужно сначала в сортир сбегать и руки помыть. А в том сортире тебя ещё обморок хватит, какое мыло там в дозаторе да какие зеркала.

Капитан Рублёв сел в приёмной, проходит час, другой, охрана в «тетрис» играет, народу вокруг набежало, причём не простого, а в орденах — у кого звезда «Меценат года», у кого «За достоинство предпринимателя» на пузе горит. Тут и хозяин вышел. Ну… можете представить себе: государственный человек! Подходит к одному, к другому и ласково так спрашивает: «Чё? Как? Зачем вы?»

Добрался и до Рублёва, а тот ему, собравшись с духом, и говорит: «Так и так, проливал кровь, пять ранений, в глаза кровососу глядел, слепые собаки моё тело рвали, пенсия маленькая. Спасите-помогите». Хозяин поглядел — всё правда, и справки в искусственной руке дрожат на сквозняке.

— Хорошо, — говорит, — зайдите завтра.

Капитан Рублёв радостный ушёл, нажрался, будто дело сделано, а через два дня снова в офис. Там говорят, что надо ещё подождать, а куда ждать, если уже и бритвенные лезвия кончились.

Потом и вовсе его в приёмную пускать не стали — охранник сразу перед ним турникет запирал.

Наконец капитан начал кричать у подъезда, как самый настоящий диссидент.

— Спасите-помогите!

Это дело увидел важный человек-с-мигалкой и говорит:

— Ведь сказал я уже вам: ждите, не сегодня.

Слово за слово, разговор стал накаляться, Рублёву говорят, что бюджеты не подписаны, а он гнёт, что кровь поливал. Ему — что кризис, а он — что товарищи, съеденные и недоеденные, по Зоне лежат.

Ему так:

— Сами пока поищите себе средств к существованию!

А он такой:

— А я здесь пенсии ждать буду!

Не нашли понимания.

Вызвали охрану, потащили к выходу да и выкинули в сугроб.

— Ну и ладно, — тогда заорал капитан Рублёв прямо в камеру видеонаблюдения. — Сам найду себе средство! Сказали — средство, будет вам средство! Существованию? Будет мне к существованию! Уж найду себе кусок хлеба, чё!

И пропал капитан Рублёв, будто его и не было. Так, понимаете, и слухи о нём канули в реку забвения, в Лету, как выражался покойный поэт Доризо. Итак, куда делся Рублёв, неизвестно, но не прошло, и двух месяцев, как появилась у нас тут на Зоне группировка Чорного Сталкера и паханом там был не кто другой…

— Да что за хрень ты городишь, — не утерпел Петрушин, — группировки такой нет. «Чёрная кошка» — была, да вся, как один, в болоте сгинула. Анархисты из «Чорного передела» пытались тут бомбу из «ведьминого студня» собрать, да их всех как один повязали. «Белые Сталкеры» были, да это оказалось подразделение «Долга», вот и всё.

Селифанов как-то растерялся, но тут же вывернулся, говоря, что это нам ещё неизвестно, и если полицейские нам дадут почитать сводки, то там про Чорного Сталкера всё будет, всё там написано, и про искусственные руки и ноги в качестве примет — тоже.

Но тут Борода, всё слышавший, обидно заржал, да и все остальные тоже. Селифанов крепился-крепился, да и стал смеяться вместе со всеми.

Я пошёл к себе в отведённую комнатку и забылся рваным сном, в котором ко мне пришёл несчастный Портос.

— Да, — говорил он, — обещал на яхте покатать, а видишь, что вышло…

Сон прерывался, но каждый раз чувство вины накатывало снова.

Я стал ворочаться и вдруг услышал что-то странное.

За тонкой стенкой звучали два голоса.

Я прислушался и стал различать слова. Сначала я не поверил своим ушам — так взволнованно можно было говорить о личном, о неисправном осциллографе, о грантах, наконец. Это бы я понимал.

Но два человека, мужчина и женщина, видимо давно знакомые друг с другом и давно работающее в этом месте на Зоне говорили совсем о другом. О, Боже — они говорили о политике!

Рядом с непонятой и непонятной Зоной — да о политике.

Итак, слышал два голоса — мужской и женский, мужчина обладал хорошо поставленным баритоном, видимо, сказывалась какая-то преподавательская практика, женщина горячилась, сбивалась иногда не только с мысли, но и с самого ритма разговора.

— Я понимаю, я сама за новое. Я доктор наук и знаю, что жизнь моя не ограничивается пределами Зоны. Господи, я не знаю, как говорить об этом, моё дело — протоплазма. Мне всегда кажется, что все нужно разжевать. Иначе остается «поле для дискуссий». А все разговоры на эту тему уже говорены-переговорены. Но вот я уже написала половину длинного текста обращения — и пытаюсь выкинуть его в корзину, чтобы было, наконец, коротко. Аргументацию пытаюсь оставить за кадром. На выборы идти надо каждому, и даже нам — скоро выборы в Раду, и если мы будем прикрываться тем, что нам сложно выехать и положить лист в избирательную урну, то всё рухнет.

Я буду голосовать за «Союз Демократов» — без иллюзий. Но считаю это необходимым. Если вы не хотите голосовать за «Союз Демократов» — проголосуйте за «Апельсин». Хотя я лично Осташинскому не могу простить именно того, что он ни с кем не хочет объединяться и хочет остаться в белом. Но проголосуйте за «Апельсин», если не за «Союз Демократов». Если не за «Союз Демократов» и не за «Апельсин», то даже за коммунистов. Это может сработать в отдаленной перспективе, теоретически — для следующего поколения, если эта партия не только совершенно обуржуазится, но, главное, привыкнет, что она всегда в парламенте, и сила, и следующие поколения политиков будут достаточно амбициозны, чтобы считать, что они могут получить больший кусок пирога в открытой борьбе — и вот тогда борьба начнется, может быть. Альтернатива походу на выборы — выход на улицу с дубьем. Я так не хочу. В общем, идите и голосуйте за «Союз Демократов» — это мое мнение…