– Кстати, граф, скажите, а на вашем чудесном самодвижущемся экипаже не опасно ездить в дождь? Не может ли он воспламениться? – спросила Полина Тихоновна.

– Что вы, мадам, – галантно поклонился Рене, – совсем не опасно. Я интересовался вопросами безопасности. Кроме того, я только в прошлом году приобрел новую модель «рено» – с совершенно новым двигателем. Он абсолютно надежен. А в двигателях я разбираюсь.

– И все-таки самодвижущиеся экипажи очень опасны: лошадь не забежит в Неву или Москва-реку, а самодвижущийся экипаж может, особенно если владелец мотора находится под высоким давлением винных паров. Хорошо, если человека спасут, а уж экипаж точно пойдет на дно. Конечно, надо бы, чтобы каждый, кто хочет пользоваться самодвижущим экипажем, проходил медицинское освидетельствование и признавался психически выдержанным человеком, – развивала свою теорию Полина Тихоновна, пока Глаша тихо и бесшумно накрывала стол на веранде.

– До сих пор мне не приходилось освидетельствовать владельцев моторов, – усмехнулся доктор. – Но, возможно, при Городской управе возникнет специальная медицинская служба. Ныне же, насколько мне известно, достаточно подать прошение, где следует указать свое имя и местожительство, приложить рисунок или фотографический снимок того мотора, на котором желают ездить, подробно описать внешний вид, объяснить действие двигателя. Кроме того, надлежит сообщить и название, и фирму, и номер мотора.

– Клим, надеюсь, ты не собираешься приобрести себе самодвижущийся экипаж? – Полина Тихоновна выглядела встревоженной.

– Нет, – лукавые искорки появились в глазах доктора, – о моторе мечтает Прынцаев. Он считает, что испытания по управлению автомобилем очень сложны. Но, кажется, серьезно готовится к возможному экзамену.

– Если бы вы завтра согласились прокатиться со мной до Черной речки, я был бы очень рад, – обратился к доктору Рене. – И с такой же просьбой обращаюсь к мадемуазель Мари и мадемуазель Брунгильде.

Девушки зарделись.

– Завтра с утра и решим, глядя по погоде, – уклонилась от прямого ответа Елизавета Викентьевна. – Шампанское очень вкусное. И прохладное.

Мура поднесла к губам бокал, пригубила золотистый напиток и сказала в наступившей благостной тишине:

– Извините, Рене, мое любопытство. Но мы как-то незаметно уклонились от главной темы нашего праздника – обретения вами вашей семейной реликвии. Что же это за реликвия?

Рене вздохнул, улыбнулся и, понизив голос, шепнул, наклонясь к девушке:

– Саркофаг Гомера.

Мура испытывала не только глубокое разочарование, но и некоторую вину. Зачем она так долго морочила голову Климу Кирилловичу Коровкину? Зачем придумывала всякие таинственные объяснения карандашной надписи на дешевенькой Псалтыри? Кто бы ни была мифическая невеста князя Салтыкова, надпись могла означать просто-напросто инициалы владельца, а таинственный саркофаг – место встречи назначенного свидания – Строгановский сад, где хранится античное надгробье. Ну, ошибся посланец, не в тот дом занес любовный привет какой-нибудь Татьяне Сергеевне Добрыниной или, наоборот, от Тимофея Самсоновича Добрянского.., да мало ли что можно придумать!

Мура старалась не смотреть на Клима Кирилловича, ей казалось, что его взгляд без слов говорил: «Вот сейчас и убедитесь в ваших фантазиях, посмотрите, есть ли там Тайный Склад Динамита или Тело Доблестного и Славного». В его глазах она видела скрытую насмешку в те минуты, когда он оборачивался к барышням, сидящим на заднем сиденье автомобиля графа Сантамери.

Мотор направлялся к Черной речке. Ехал медленно, потому что дачные дороги после прошедшего накануне дождя развезло и шофер боялся угодить во впадину или яму – изъяны дороги притаились под разлившимися лужами. Граф знал, если что-нибудь случится с автомобилем, поломку устранить будет некому – мастерских на побережье нет.

Черные мысли Муры скоро развеялись, новые ощущения поглотили ее. Ей казалось, что дорога стремительно мчится им навстречу и граф ведет ожесточенную схватку с пространством. Она чувствовала, как тысяча невидимых крыльев обвивает ее сладкой прохладой.

Дорожный костюм графа Сантамери выглядел экстравагантно и еще более подчеркивал то, что девушки всегда осознавали – пришествие этого человека из совсем другого, не известного им мира. Рене выбрал для прогулки светло-коричневый пиджак в крупную черную клетку, на голове его красовалась кожаная кепочка, глаза закрывали круглые темные очки.

Граф не принимал участия в разговоре – он сосредоточился на дороге. Доктор же пытался в меру сил развлекать барышень, настроение у него было почти превосходное – под стать погоде, которая вновь сияла всеми красками чудного северного лета. Солнце стояло высоко, и Клим Кириллович, время от времени опуская руку то на край дверцы, то на сиденье, чувствовал, как быстро нагреваются металл и кожаное покрытие.

Доктора Коровкина несколько беспокоило место, в которое они направлялись. Сам он никогда не переступал порога увеселительных заведений Новодеревенской набережной – ни «Аркадии», ни «Ливадии» – из чувства некоторой нравственной опрятности. Конечно, «Аркадия», деревянный летний театр, находящийся на территории бывшего Строгановского сада, между Черной речкой и Большой Невкой, во время гастролей заезжих иностранных звезд или отечественных артистических знаменитостей привлекал и вполне приличную публику, даже аристократическую. Но вообще-то, аркадийско-ливадийские достопримечательности облюбовали посетители весьма пестрого толка и сомнительного разбора: склонная к кутежам «золотая молодежь», готовые пустить на ветер родительские капиталы купчики, жуиры и трактирные забулдыги, блюдолизы-критики из дрянных газетенок и журнальчиков, не пойманные «червонные валеты» и шулера, продажные красавицы с Невского проспекта. Все они по вечерам искали свежего воздуха, общества, развлечений и веселья. Все они в силу стесненных материальных обстоятельств или из любви к кабацко-вакханальному веселью выбирались сюда, в увеселительные сады, в рассадник сомнительных развлечений.

Клим Кириллович очень надеялся, что аркадийские донжуаны и донны Лауры не забредут в утренний час в Строгановский сад. Беспокоило его и присутствие в автомобиле собаки, сидевшей между Брунгильдои и Мурой, – зачем ее взяли в экипаж? Необходимость в ней отпала, толпы наглых газетчиков не осаждают дачу Муромцевых, Бог миловал, так почему бы не отпустить собаку на волю? Жила ведь она самостоятельно до встречи с Мурой, не умирала с голоду, пропитание себе находила, даже подвиг совершила. А теперь сидит чуть ли не на привязи, бегает за Мурой, как за настоящей хозяйкой. Жалко и Муру, и собаку, обе обречены на неминуемую разлуку. Но не брать же существо с таким чудовищным экстерьером в Петербург на зиму. А существо беспокойно переводило преданные круглые карие глаза с Муры на Брунгильду.

Да, приручить животное легко, а как его потом выгнать из дома на улицу? Размышляла о Пузике и Брунгильда, косясь взглядом на сидящего внизу пса. Мотор качало из стороны в сторону, и она испытывала неловкость, когда собачий бок касался ее ноги, выглядывающей из-под края расшитой сутажом юбки. Она выбрала для поездки цивильный костюм модного серо-лавандового цвета с коротким жакетом «болеро», надела легчайшую муслиновую блузку того же тона. Теперь ей казалось, что собачий запах будет не отмыть с кожи, не отстирать с подола. Ей хотелось, чтобы дорога быстрее закончилась и они смогли выйти из мотора. Ее слегка подташнивало, вокруг экипажа свистел ветер, он ударял по лицу, и Брунгильда всерьез опасалась за свою новую-соломенную шляпку с гирляндой из лаванды.