– Еще рано, – пробормотал Рейберн, прильнув губами к ее шее. Она застонала, но он лишь осторожно потянул зубами за мочку ее уха. Потом поцеловал линию, которая шла от уха до выреза платья, и каждый поцелуй обжигал кожу. Она отвела шею от его поцелуев и подставила ему губы.

– Не рано, – прошептала она.

Он впился в ее губы, но его рука, лежавшая на ее бедре, не шевельнулась. Она попыталась прижаться к нему теснее, но он оттолкнул ее.

– Почему? – простонала она ему в губы.

– Вы меня хотите? – ответил он вопросом на вопрос.

– Да, – выдохнула она.

– Я не спрашивал, хотите ли вы этого. Я спросил, хотите ли вы меня.

Виктория замерла, хотя жаждала освобождения.

– Почему это вас заботит? – выпалила она. Рейберн промолчал, лишь посмотрел на нее, но выражение его лица не изменилось. – Я не давала обещания желать вас. Я вас почти не знаю, а вы спрашиваете меня, хочу ли я вас... – Какое право он имеет спрашивать о чем-то, кроме телесного желания?

– Я хочу это знать.

– Я... Я не знаю. – Виктория покачала головой. И это была правда. Она ощущала восторг и страх одновременно. Жажду связи и желание безопасного одиночества, в которое ничто больше не сможет проникнуть, где никто больше не сможет причинить ей боль. Но у тела не было таких сомнений. Оно неистовствовало от похоти.

– Это не должно бы меня заботить, – согласился Рейберн. – Я не вправе требовать от вас ответа. И все же я хочу это знать. – Он поцеловал чувствительное местечко у нее под ухом, и она вздрогнула.

– Я бы не согласилась на сделку, если бы полагала, что вы собираетесь сделать это, по меньшей мере, приятным для меня. Мне не нужно напоминать вам, что сделку я заключила относительно моего тела.

– И это единственное заверение, которое я могу получить? – спросил он.

Виктория судорожно сглотнула.

– Это единственное заверение, которое я могу вам дать.

Он вздохнул, но поднял голову, чтобы поймать ее губы, в то время как его палец отыскал вход в ее лоно. Ее ожидания осуществились все разом, она задохнулась, а потом начала двигаться в ритме с его рукой и языком. Новый, более глубокий жар завязался в ее солнечном сплетении. Она ощущала на его подбородке каждый отдельный волосок, который колол ей щеку, каждый бугорок мышц его руки, обхватившей ее шею, внезапно ставшую совершенно бескостной, каждый оттенок его запаха, такого же мрачно соблазнительного, как и он сам. Узел стягивался все туже и туже. Рейберн держал ее так долго на пике невозможности, что она выгибалась, несмотря на мешавший ей корсет, и в ушах у нее стоял грохот – до тех пор, пока она не услышала свой собственный сдавленный крик. Наконец волна ослабла, Виктория ощутила сладость и опустошение. Рейберн замедлил движения, остановился, потом долго прижимал ее к себе. Все еще задыхаясь, Виктория закрыла глаза. Хорошо, предательски хорошо было припасть к кому-то. Не к Рейберну, твердо сказала она себе. К кому-то, к кому угодно – к теплому телу без лица, телу, которое позволило бы ей забыть свою привычку полагаться только на себя.

Но скоро, слишком скоро Рейберн встал и помог ей встать, и реальность вновь навалилась на нее со всеми своими сомнениями и страхами. О чем она думала, подписывая этот договор, спрашивала она себя, когда он начал расстегивать ее платье.

О чем думала тогда и что делает здесь сейчас?

Расстегнув последнюю пуговицу, Рейберн стянул с нее платье и бросил на диван. Он хотел было опять поцеловать ее, но заметил краешком глаза вспышку света и посмотрел вниз. И похолодел, будто получил пощечину.

– Боже!..

– Что случилось? – Виктория проследила за направлением его взгляда. – Боже... – повторила она вслед за ним.

Корсет – разум Байрона отказывался называть это корсетом – открылся во всем своем ужасающем великолепии, начиная с атласа в черно-красную полоску и кончая отвратительными экстравагантными кружевными рюшечками на вырезе.

– Теперь я понимаю, что вас так расстроило, – прошептал Байрон, скрывая довольную усмешку.

– Я не была расстроена. Я была в ярости. Лицо ее приняло насмешливое выражение, но глаза и губы все еще оставались напряженными, какими были весь вечер, и он ощутил скованность в ее теле, отчего ему стало не по себе.

– А теперь? – Он заметил, что невольно вложил в свой вопрос больше многозначительности, чем требовалось.

– А теперь могу рассматривать эту ошибку с полным спокойствием, потому что верю, что ваша деликатная чувствительность гораздо больше оскорблена, чем моя. – Она натянуто улыбнулась.

Он провел пальцем по вырезу корсета, по теплым холмикам ее грудей. Она закрыла глаза от этого прикосновения, прерывисто вздохнула, однако напряжение не спало. Что не так? Конечно, она больше не ожидала вопросов, равно как и не казалась женщиной, которая что-то скрывает. Видимо, она вся сжалась в ожидании его ответа. Но какого именно ответа?

– Моя деликатная чувствительность может быть оскорблена упаковкой, но подарком – ни в коем случае.

– Значит, теперь я стала подарком, да?

Он резко вскинул голову, уязвленный ее внезапной язвительностью. Что произошло между их поцелуями в «комнате единорога» и этим моментом, что заставило ее так отдалиться?– Я думаю, это лучше, чем назвать вас платежом. Ее светлые глаза сверкнули, она раскрыла было рот, однако не произнесла ни слова.

– Нечего сказать? – тихо спросил он. Она нахмурилась:

– Вы не дали мне достойного ответа.

Это была Виктория, которую он знал. Рейберн испытал облегчение.

– Ну что же, – сказал он, – придется найти что-то стоящее.

И прежде чем она успела спросить, что Рейберн имеет в виду, он быстро расшнуровал корсет. Потом спустил с ее плеч лямки, и корсет упал на пол.

Черт побери! Вот такой она была неотразима, с волосами, рассыпавшимися по плечам, сорочкой, сквозь которую угадывались выпуклости грудей, темные соски и узкая талия. С выражением уязвимости в глубине глаз.

Однако напряжение оставалось – в том, как скованно она держалась, в плотно сжатых губах. Чего она хочет? Чего боится? Эта мысль не давала ему покоя.

Она встретилась с ним взглядом и внимательно всматривалась в его лицо. Казалось, она пытается содрать с него кожу, вторгнуться в него и обследовать каждый сокровенный уголок его души. Выражение лица Байрона изменилось, оно тоже стало напряженным.

– И что вы видите, когда смотрите на меня вот так? – вдруг спросила она с настороженностью в голосе.

– Я вижу желанную женщину, которая половину своей жизни занималась тем, что обманывала себя. – Ее лицо стало непроницаемым. – А что видите вы, когда смотрите на себя?

Вопрос этот, судя по всему, застал ее врасплох, но она не колеблясь ответила: