– Да есть кое-что. Вот, например, Урман-ака сказал мне, что какой-то грек, которого вы хорошо знаете, привез сюда в Ташкент с войны бронзовый молот, которым когда-то установили чуть ли не мировой рекорд в Германии в довоенное время.

– Да, это правда. Я даже знаю два таких случая, ребята. Вам известно, что все метатели – фанаты. По-другому в нашем виде спорта никак нельзя. Чтобы добиться успеха, нужно не просто тренироваться, как ты, Слава, нужно жить всем этим, вот, скажем, как Иванов, ваш друг и товарищ. Прошу любить и жаловать, – показал он рукой на молча сидевшего с кружкой такого же теплого пива молодого метателя.

– А что касается грека, о котором тебе рассказал Урман-ака, то он как раз и был отцом-основателем школы метателей молота нашей республики. Звали его Эгон, а вот фамилия у него была то ли Амарилис, то ли Америдис, то ли Андреас. Что-то в этом духе. Урман сильно преувеличил, что я дружил с этим человеком. Ты прикинь, у нас же разница в возрасте была сумасшедшая. Я студентом тогда был. А он войну прошел. Но видеть, конечно, видел. Мне его техника, чисто силовая, совершенно не нравилась. Но не в этом, как говорится, дело. Так вот, он привез в рюкзаке с войны бронзовый молот, которым когда-то в далеком 1936 году немец, нацист даже говорили, некто Эрвин Бласк, установил не только мировой рекорд, но и выиграл состоявшиеся тогда же в Германии Олимпийские игры. Его имя известно в среде метателей и, естественно, историков спорта. Хотя в нашей стране никогда и нигде не упоминалось. Олимпийскую медаль этому выдающемуся метателю своего времени Гитлер, как говорят, самолично вручил и повесил на грудь.

Так вот этот грек по имени Эгон привез снаряд сюда. Кто из Германии часы швейцарские привозил, кто картины, кто камушки и золотишко, а он – спортивный снаряд. Ребята рассказывали, что его долго жена потом пилила, говорила, что бестолковый он и к жизни абсолютно не приспособленный. А снаряд классный был, конечно. Бронзовый, с ручкой из сплава никеля и меди. Отцентрованный, что надо. С подшипником внутри. Таких у нас в стране тогда и в помине не было. Эгон с ним тренировался в особо торжественных случаях. Несколько республиканских рекордов установил. Берег его, как зеницу ока. Он долго висел на складе Урмана. Старик даже как-то дал его Ромуальду Климу, чтоб тот метнул на пробу разок-другой. По моему, так и было то ли в прошлом, то ли в позапрошлом году. А снаряд, кстати, давно свой предельный срок отлетал, в настоящую грушу превратился. Видимо, и сейчас где-то на складе валяется. Скажу Урману, пусть поищет. Бутылку поставим, тогда обязательно найдет.

Второй случай, о котором хотел сказать, связан с именем известного всем вам старшего тренера сборной метателей страны Леонида Митропольского. В годы войны он вместе со студентами известного московского института философии, литературы и истории, ИФЛИ, и известного вам хорошо института физкультуры и спорта, где он учился, в первые дни 1941 года добровольцем ушел на фронт. Вернее даже, за линию фронта в составе переброшенного НКВД в белорусские леса для диверсионной и подрывной работы в тылу врага ОМСБОНА. Не буду вдаваться в подробности боевых дел студентов-добровольцев-комсомольцев, о них много и так написано, а только скажу, что Митропольский, которого вы скоро у нас за столиком сами увидите и сможете спросить, с собой на фронт также в рюкзаке взял свой личный именной молот. Огромный чугунный шар, на цепи вместо тонкого тросика, как у вас на снарядах. Сам видел. Он, скорей всего, как и весь советский народ, думал, что война быстро кончится, а потерять дорогой для него снаряд не хотелось. Вот Леонид и таскал его за спиной до того самого момента, пока война не кончилась, и вернулся с ним к себе в Москву. И, кстати, до сей поры хранит его на стадионе, думает, что когда-нибудь будет создан специальный музей, где этот прошедший войну спортивный снаряд займет достойное место. Вот так-то, ребята.

Не успел Наркас завершить свой рассказ, как к их столику гурьбой подошла группа спортсменов сборной страны. В красных одинаковых форменных майках с большими белыми буквами на груди «СССР» и чуть ли не во всю спину номерами, выведенными черной краской на белом фоне. С их приходом нервы Глодова успокоились. Он даже повеселел. А когда увидел, что Смагина после появления выдающихся спортсменов и след простыл, былое напряжение у него сменилось полной расслабухой. Вместе с этим вернулся и обычно присущий ему, особенно в присутствии новых собеседников, да еще именитых, известных всей стране и миру, дар красноречия.

– Мне только что наш кладовщик, Урман-ака, – мигом, стараясь успеть задать свой вопрос, пока кто-нибудь из присутствовавших не вклинился в разговор, спросил Вячеслав у Ромуальда Клима, – сказал, что один из своих рекордов вы установили на нашем стадионе молотом, который принадлежал олимпийскому чемпиону Эрвину Бласку?

– Был такой факт в моей биографии, – смеясь, ответил Ромуальд Клим. – В прошлом году. Наркас рассказал, что у вас на стадионе такой снаряд бережно хранится. Неплохой снаряд, но уже давно не чета тем, которые у нас сегодня на вооружении сборной. Я им тогда из принципа воспользовался, очень даже интересно стало. Даже результат помню: семьдесят один метр и два сантиметра. Он был ровно на два сантиметра выше предыдущего рекорда. Продержался только совсем недолго: всего лишь два дня. После того как в Германии прочли из сообщения ТАСС об этом достижении, мой многолетний соперник из сборной ФРГ превысил его также на пару сантиметров. Тоже, наверное, из принципа. Но сейчас все это уже история. Да и результаты вплотную приблизились к восьмидесяти метрам. Так ведь, Наркас, ты же лучше всех об этом знаешь? Кто у нас главный хранитель метательских легенд и былей? Не я же? Тебе бы нашим главным спортивным историографом и биографом быть, цены бы тебе не было. Так ведь, ребята?

– А где же Митропольский сегодня, а, Ромуальд? Почему его нет с нами за дастарханом? – тут же отреагировал Мулладжанов.

– Его сегодня не будет, он занят. Леонид пошел в гости к своему однополчанину, с которым они вместе в белорусских лесах партизанили в годы войны, фашистские эшелоны под откос пускали, даже гауляйтера Кубе ухитрились взорвать, подложив ему под подушку мину с часовым механизмом. Это их отважная санитарка сделала, которой звание Героя Советского Союза дали. Много людей из-за этой операции полегло. Белоруссия хорошо помнит об этом и сейчас. У нас же воевали все от мала до велика. Об этом даже художественный фильм снят, который все вы наверняка видели: «Часы остановились в полночь». Все это было делом некоего ОМСБОНА, в котором собрали в 41-м студентов-командос, обучили их диверсионной работе и перебросили через линию фронта в воюющую республику. Из них мало кто в живых остался. Так вот Леня Митропольский был среди этих отважных ребят. Так же как и известный ныне всей стране историк, профессор Александр Иванович Усольцев, который живет и здравствует в вашем городе и к которому наш тренер сборной сегодня направился в гости. Думаю, им есть, о чем поговорить. Все они, кто выбивал фашистских гадов с белорусской земли, сегодня как одна семья. Переписываются, помогают друг другу, как могут. Леня сам его нашел. Занимался поиском адреса Усольцева с первых дней, как мы приехали сюда на сборы. Он, кстати, любит о том боевом времени своей молодости вспоминать. Не раз рассказывал мне он о легендарном разведчике Кузнецове, с которым вместе в одном партизанском отряде были. Об известном вам Шелепине, в то время комсомольском вожаке, который всех их и направил по комсомольской линии в формировавшийся тогда НКВД отдельный мотострелковый батальон особого назначения, типа спецназа, действовавший в тылу врага, которым руководил из Москвы сам Судоплатов. Знаете такого? Наверняка нет. И я бы не знал, если б Митропольский не рассказал, что именно этот человек организовал ликвидацию Льва Троцкого. Недавно он же поведал, например, мне, когда мы с ним в гостинице жили в Мюнхене, что один из его друзей-омсбоновцев, выдающийся художник Борис Курлик, с которым они довольно часто встречаются, даже отобразил некоторые эпизоды, связанные с участием столичных студентов-добровольцев в обороне Москвы, в своих знаменитых полотнах. К сожалению, говорил Леня, этого художника не очень-то жалуют на родине, потом он еще и крепко пьющий, да бабник большой, еще и беспартийный, что большой минус для его карьеры и творчества. Хотя, судя по характеристике, настоящий мужик. Поэтому Леня все размышлял, как бы помочь этому Курлику встать на ноги, а то, не ровен час, и семья рухнет, и сам пропадет. Меня даже просил посодействовать, используя мой авторитет в нашей республике.