поехав за ними, прислушивался, улыбался и, казалось, только и ждёт возможности познакомиться с ними ближе. Старший, который ехал с другими около повозок, здоровый, сухой молодчик, с красным носом и рубиновыми щеками, с длинными опущенными усами, имел лицо добродушное и глуповатое. Возможно, именно это притягивало к нему Бобрека.

Около первой корчёмки поющие остановились, утверждая, что у них уже пересохло в горле, хотя в Вислице их хорошо увлажнили. Остановился с ними и Бобрек, и тут, когда старший, не слезая с лошади, приказал принести ему пива, путнику удалось вступить с ним в беседу.

Он начал жаловаться, что архиепископ, который был в то же время и пробощем костёла Св. Флориана, отправил его в Краков одного, а грусто ему совершать путешествие без компании.

– Если вам не срочней, чем нам, – сказал старший добродушно, – присоединяйтесь к нам.

За это Бобрек очень униженно поблагодарил и принял милость с благодарностью, сразу не давая себя узнать. Но как солгал, что его послал архиепископ, так и имя придумал, дав себе первое попавшееся.

Старший же с красным носом похвалился ему, что принадлежит ко двору пана краковского Добеслава из Курозвек, а имя у него было Ендрек из Гройна.

Когда освежили горло пивом и двинулись дальше, этот посол архиепископа так умел развлечь старого придворного весёлым разговором, что, если бы он сам хотел от него отстать на полдня, наверно, не отпустил бы его.

Вскоре поняв, с кем имел дело, он выбрал и предмет беседы, и манеру выражения такие подходящие для того, чтобы заинтересовать слушателя, что Ендрек, постоянно смеясь, вёл своего коня как можно ближе к кляче Бобрка, чтобы не потерять ни слова. Так же как в Плоцке он набожно молился с ксендзем-канцлером, как мог справиться с Пелчем, по дороге – с рыбаками, в Вислице – со шляхтой и Домаратом, здесь тоже легко снискал расположение придворного краковского пана.

Они говорили о многих вещах и всегда на удивление друг с другом соглашались. Бобрек попадал на воззрение старика, угадывал его, и когда они прибыли на ночлег, и клеха, постаравшись найти крепкий мёд, поставил его добрую меру перед Ендреком, они так сдружились, что Бобрек что угодно мог вытянуть изо рта.

Он узнал от него, что свою свиту пан краковский не случайно отправил вперёд, а потому что Ендрек вёз в письме войту и бурмистрам какие-то приказы, а другие – коменданту замка.

– Если бы я умел читать… – прибавил весело Бобрек, – было бы весьма любопытно узнать, что там написано, но это не наше дело – вынюхивать письма.

– И не читая, я знаю что написано, – ответил Ендрек, – пан поручает не что иное как бдительность, послушание и верность.

– Кому? – спросил со смехом Бобрек. – Ведь у нас до сих пор пана нет, и даже пани. Хотел править Люксембург, но, видимо, его не хотят. Неизвестно, которую из дочек даст королева и назначит. Кого же тут слушать?

– Того, кто пан в Кракове, нашего Добеслава, – сказал старик. – Он никому не отдаст города, покуда конца не будет. Из того, что он мне самому поручил, я догадываюсь о причине, по которой он отправил меня в город первым, – чтобы приказать никого туда не впускать.

– Всё-таки, когда пан Сигизмунд поедет в Венгрию, ему не откажут в Кракове в ночлеге, – сказал Бобрек.

Ендрек пожал плечами.

– Равзе я знаю! – сказал он равнодушно. – Это не моё дело. В город можно, а в замок ему войти не дадут, это определённо.

Бобрек так равнодушно слушал, точно это совсем его не интересовало, потом пили мёд, рассказывали друг другу разные и весёлые истории о клириках, о панах, о женщинах; Бобрек их очень много знал, а так их одновременно серьёзно и смешно рассказывал, подражая лицам и голосам людей, что Ендрек из Гройна за бока держался, слушая, и хотя некоторые повести знал, они показались ему новыми.

Перед полуночью, велев принести себе соломы, он легли спать. Ендрек, уставший от езды и после мёда, в котором было много хмеля, крепко заснул и пробудился только тогда, когда в комнате утром разожгли огонь.

Он очень удивился, увидев рядом пустое место, и что его спутник исчез. Он думал, что тот пошёл осматривать коня, и не скоро узнал от своих, что тот весёлый бродяга, рассказывая о чём-то срочном по дороге, рано утром выехал дальше один.

Он грустил по нему, особенно потому, что они даже не попрощались, а потом на дороге в Краков нигде его встретить и найти не могли.

Бобрек так хорошо накормил своего коня, что на десять часов опередил медленно плетущиеся возы краковского пана, а назвавшись в воротах собственным придворным пана Добеслава, беспрепятственно въехал в город и направился к давно ему известному постоялому двору на Гродзкой улице, к Бениашу из Торуни.

Тот Бениаш был чистокровным немцем, недавно там поселившимся и принятым в мещанство, обильно заплативший за то, что его зачислили к купцам. А оттого, что деньгами при уме везде всё легко делается, пришелец же был человеком мягким, разговорчивым, на деньги не скупым, и говорил, точно собирался там открыть большую торговлю всякой всячиной, – приобрёл большую популярность и уважение.

Однако до сих пор его обещанная торговля из-за разных мнимых помех не открывалась. Бениаш только часто ездил, неизвестно куда, к нему приезжали люди с разных сторон, все немцы, просиживали. Было много болтовни, а товары всегда в дороге.

На образ его жизни мало кто обращал внимания, потому что никому не вредило, что богатый человек наслаждался жизнью. А везде его было полно: в ратуше, в Свидницкой пивнушке, на рынке, среди советников и урядников. Говорили о нём, что был любопытен и лишь бы чем любил развлекаться.

Он выглядел очень серьёзно, лицо имел красиво закруглённое, румяное, глаза весёлые, губы свежие, зубы белые, брюшко приличное и одевался очень богато, изящно, по-заморски. Он называл себя вдовцом, а хозяйничали у него всегда молодые хозяйки и несколько недурных девушек, которые прислуживали гостям, что пребывание у него делало весьма приятным. Словом, человек был хоть к ране приложи, благодетельный, добродушный, сердечный и послушный.

Хотя он жил там уже несколько лет, польский язык выучил мало, старался только о том, чтобы понять то, что слышал, но в те времена в Кракове было столько немцев, а язык их был так распространён среди мещанства, что он легко обходился без польского.

Как только увидел въезжающего в свои ворота Бобрка, хозяин тотчас к нему выбежал, велел батраку взять коня и проводил в каморку. Они коротко поздоровались