— Танки сюда высаживать дураков не сыщется, да и не нужны они тут, — согласился Гонтарь. — А вот ежели бронекатера пожалуют и морской десант будут прикрывать с воды? — Он кивнул на бухту, с их позиции она неплохо простреливалась. — А мы их — хлоп, здрасьте-пожалуйста, бронебойным! В самый раз снаряды эти сгодятся, жаль, маловато их, один ящик всего на три пушки.

Гонтарь помолчал, затем произнес тем же тоном, словно говорил о чем-то обыденном:

— Знаешь, Яш, а я сегодня «Юнкерса» завалил. Жаль, винтовок за нами не закрепили, не то зарубку на прикладе всенепременно вырезал бы.

— Да брешешь... — От изумления Яков употребил слово, недопустимое при обращении к старшему по званию, даже просто в общении приятелей лучше бы такие слова не вспоминать.

Расчет левого орудия пострадал сегодня больше других, и Яков в самом деле видел краем глаза, как Гонтарь подменил наводчика, как возится со штурвалом. Но сбить самолет, впервые встав к пушке не на тренировке — в бою?! Не бывает... Нет, он и сам мечтал о таком перед первым налетом, но не совсем же всерьез...

— Собаки брешут, — веско сказал Гонтарь и подозвал бойца, указывавшего азимут цели их орудию. — Скажи-ка, ты видал, как «лаптежник» задымил и в море на отлет потянул?

— Ну, вроде... — настороженно сказал боец.

— Чья пушка по нему стреляла?

— Ну, наша... Может, и другая тоже, моё дело не на пушки, а в небо глядеть.

— Не помнишь, сколько за сбитый самолет полагается? — спросил Гонтарь, когда указатель отошел.

— Тысяча, вроде... Но на весь расчет.

— Хватит, чтоб проставиться. От расчета четверо осталось, ежели со мной считать.

На вечернем построении выяснилось, что старшина Гонтарь не хвастал и не ошибался. Наблюдатели на севере острова действительно зафиксировали падение в залив подбитого «Юнкерса» — Петренко лично поздравил расчет, пожал каждому руку, пообещал выписать представление к медалям «За боевые заслуги». Еще два подбитых самолета остались неподтвержденными, могли дотянуть до своей базы.

Яков подумал, что Гонтарь мог и не врать о захвате немецкого танка в Польше. Встречаются на свете такие феноменально удачливые люди, объяснить везение которых с рациональной точки зрения не получается. Везёт, и точка.

Мальцев не понимал ничего.

Куда его везут и зачем — таким вопросом задаваться не стоило. Никто и никогда не докладывал эксперту-зеку, в каком городе и в какой организации потребовалась его экспертиза. Приедешь — узнаешь, вот и весь сказ.

Дикое недоумение вызывало то, как он едет.

Передвигался в своей жизни по железным дорогам Мальцев немало. Случалось ездить и в купе-люкс, и в самых затрапезных теплушках, а в беспризорной юности — на крышах вагонов. В последнее время привычным средством передвижения стал вагон-зак. Но о существовании таких вагонов, в каком довелось на третий день войны покинуть Минск, Мальцев даже не подозревал.

Купе предназначалось для одного человека, было обставлено со всеми удобствами, к нему примыкал персональный санузел. Стены обшиты деревянными панелями «под орех», вместо привычной полки — мягкий и удобный диван. При этом не оставалось сомнений, что попал Мальцев в камеру на колесах, пусть и весьма комфортную. На окнах и купе, и санузла решетки, а стекла мутные, непрозрачные, армированные внутри стальной сеткой — всё по тюремному образцу. Хуже того, купе не имеет выхода в коридор вагона, вместо него глухая стена. Выйти можно только через смежное купе — теоретически можно, дверь постоянно заперта. Там, за стенкой, дежурят два охранника, один спит или отдыхает, другой бодрствует.

Охранники, кстати, интересные. Не какие-нибудь заурядные вертухаи, в малых чинах пребывающие. Два офицера в форме госбезопасности, причем один лейтенант, а второй капитан. А эти звания чекистов приравнены к армейским майору и полковнику соответственно. Два офицера в таких чинах охраняют одного-единственного зека?! Чудеса... Однако факт налицо — охраняют.

Как устроены остальные купе в вагоне, Мальцев понятия не имел. У него сложилось впечатление, что вагон вообще пустует, что кроме их троицы других пассажиров здесь нет. Подозревал, что такое сдвоенное купе в вагоне единственное. Ясно ведь, что предназначено оно для заключенных с особым статусом, такие потоком не идут.

В голову приходило лишь одно: в этом купе перевозят узников высокого ранга, чья судьба до конца не решена. Снимут, например, с должности республиканского наркома или командующего военным округом, — и везут в столицу, представить пред светлые очи высшего начальства. Причем неизвестно, сумеет ли снятый оправдаться, займет ли равноценную должность, или же отправится тем путем, что завершается на расстрельном полигоне. Но в любом случае нельзя позволить спецпассажиру ни сбежать, ни самоубиться.

Но он-то, Мальцев, с чего бы угодил в такие важные птицы? Вроде не нарком, округом командовать тоже не доводилось.

Мутное стекло позволяло разглядеть лишь одно — с какой стороны светит солнце, и понять, что вагон движется на восток. В Москву, надо полагать.

Хотя, конечно, дорожная сеть в СССР устроена так, что почти все пути ведут через столицу — та притаилась, словно громадный паук, в самом центре паутины из автомобильных и железных дорог.

Но Мальцев почти не сомневался, что пункт назначения Москва. По его разумению, лишь там мог квартировать тот, к кому в гости доставляют таким способом.

Любопытно, кто бы это мог быть и отчего нуждается в услугах весьма своеобразного эксперта. Но любопытство, как известно, губит кошек. Людей тоже. Надо постараться сбежать при первой подвернувшейся в пути оказии, а загадка пусть останется загадкой.

Легко сказать... Система перевозки важных узников была продумана на совесть. Купе и санузел Мальцев изучил досконально — обладая нужными инструментами, проложить путь на волю труда бы составило. Но в его распоряжении имелась лишь половинка лезвия безопасной бритвы, прилепленная к телу лейкопластырем. Маловато для успешного побега.

Он хорошо знал, что когда с технической стороны продумано и предусмотрено всё или почти всё, слабым местом любой системы охраны может стать человеческий фактор. И за недолгое время общения постарался внимательно изучить своих конвоиров.

Результаты изучения не вдохновляли... Какие-то механизмы,