— Во-первых, я хочу кое-что предпослать.

— Предпосылайте.

— Мой личный ассистент… — Насмешливая улыбка, возникшая на лице Хирта при этом титуловании Карлоса, ненадолго сбила Альмена с мысли. Но он твердым голосом повторил: — Мой личный ассистент знает, где я сейчас нахожусь, и знает цель моего визита. У него есть указание информировать полицию в случае, если он не услышит обо мне в шестнадцать часов тридцать минут.

Старик кивнул с насмешливым одобрением:

— Правильно. Осторожность никогда не бывает лишней.

Альмен не дал запутать себя:

— Я здесь для того, чтобы сделать вам предложение.

— Валяйте.

Альмен выдержал некоторую паузу, чтобы усилить действие слов.

— Я отдам вам ваших стрекоз, а вы отзовете вашего киллера.

Хирт поднес ко рту свою рюмку и сделал глоток.

— Какого киллера?

— Того, который вчера стрелял в меня.

— И почему вы еще живы?

— Меня спасла пряжка от подтяжки.

Эта фраза вызвала такой неконтролируемый взрыв смеха, а тот в свою очередь повлек за собой такой угрожающий приступ кашля, что Альмен боялся, как бы Хирт не захлебнулся.

Потребовалось время, чтобы он снова смог говорить.

— Следовательно, вы обязаны своей жизнью вашим подтяжкам. Как себя при этом чувствуешь, если мне позволено будет спросить? Вы вставили их в рамочку? — И он снова затрясся от смеха и зашелся в кашле.

Но когда успокоился, то стал серьезным.

— Извините. В конце жизни человеку иногда трудно сохранять серьезность. Итак, в вас стреляли. У вас есть какие-то предположения или догадки почему?

— Потому что я выкрал ваши вазочки работы Галле.

— А откуда мне было знать, что это были вы?

— Вы наблюдали за мной. И от вашей дочери узнали, кто я такой. Или от Бориса.

Старик затянулся сигарой и смотрел на дым, который выпускал в потолок.

— Заказать убийство из-за пяти вазочек Галле, — задумчиво произнес он, взвешивая вероятность.

Только теперь он заметил, что коньячная рюмка Альмена все еще стоит нетронутой.

— Да вы не пьете. Выпейте. Виноград хорошего года. Тысяча девятьсот тридцать первого. Я тоже родился в том году.

— Спасибо. Мне лучше оставаться трезвым.

— Это не самый простой способ перенести жизнь. — Хирт понюхал арманьяк, отпил маленький глоток и осторожно отставил рюмку на стеклянную столешницу. — Я хочу вам кое-что рассказать.

— Если это не займет много времени. Как я уже сказал: срок — шестнадцать тридцать.

Хирт отмахнулся усталым движением руки. Не сводя глаз со своего визави, он начал:

— Вы правы. Было время, когда я, может, и велел бы кого-нибудь убить за эти вазочки. Если бы я нашел человека, который попадает не только в пряжки подтяжек. — Мысль об этом на сей раз вызвала у него лишь легкий смешок.

— Было время — и было оно не так давно, — когда я прямо-таки подсел на эти пять вазочек. Они для меня — самое совершенное, что когда-либо создали руки человека. Поверьте мне, иногда я запирался в этой комнате на четыре, пять часов и предавался не чему иному, как обожанию моих стрекоз. Я ставил их на этот столик — то одну за другой, то все вместе, то попарно, меняя пары. Часами.

Он сунул руку в угол кресла около своего бедра, достал пульт, похожий на телевизионный, и нажал кнопку.

Стеклянный столик ярко осветился. Свет исходил из маленьких светильников, закрепленных в комнате повсюду. Каждым из них Хирт мог управлять по отдельности при помощи своего пульта, мог прибавлять и убавлять яркость и манипулировать отсвещением витрин.

Он немного поиграл этим, высвечивая предметы на столе и снова пригашая их, меняя тени и подчеркивая их форму.

— Вот так я пробуждал их к жизни, заставлял светиться, лучиться и танцевать. Я был влюблен. Да, влюблен в пять вазочек.

Он снова сделал затяжку и глоток.

— И знаете что? Я не мог делить это удовольствие ни с кем. То была одинокая страсть. Но это не имело никакого значения. Даже напротив: в этом-то и состояло очарование. Было нечто, принадлежащее мне, только мне одному. Господин фон Альмен, перед вами один из тех людей, кто сберегал у себя дома предметы искусства, не подлежащие продаже, поскольку они — краденые. Исключительно для их приватного, личного и безраздельного удовольствия. Вот как выглядит такой человек, если вы когда-нибудь спрашивали себя об этом.

Во время всего этого монолога Альмен почти не видел старого коллекционера. Весь свет помещения был направлен на стеклянный стол между ними. Лишь тени некоторых предметов ложились на лицо Хирта.

— Любовь, — заметил Альмен, — любовь — это классический мотив для убийства.

— Тут вы, пожалуй, правы. Но лишь до тех пор, пока любовь горит. Моя погасла.

— Почему?

Хирт пожал плечами:

— Уж такова любовь. Она как приходит, так и уходит. Вам ли этого не знать. Как одному из ежедневно растущего множества «бывших» моей дочери.

Он потянулся было за сигарой, но передумал и отдернул руку:

— Так что вам со мной не повезло: я больше не интересуюсь вашими заложниками. Можете оставить их себе. И еще раз не повезло: я не могу отозвать киллера. Поскольку я его не посылал.

Теперь Альмен все-таки сделал глоток арманьяка. Он благоухал всеми восемьюдесятью долгими, созерцательными годами и на вкус был мягкий и полный.

— Тогда кто же?

Старик посмотрел на свои наручные часы:

— Время у нас еще есть, прежде чем ваш личный ассистент начнет действовать.

Он наполнил коньячные рюмки и откинулся на спинку кресла.

— Нынешним летом исполнилось десять лет, как вазочки со стрекозами исчезли. Они были выставлены в музее «Лангтурм» на Боденском озере на выставке работ Галле и арендованы для этой выставки из частной коллекции семьи Веренбуш.

— Та самая семья Веренбуш?

— Она самая. То было варварское злодеяние. Вы знаете тот музей?

Альмен не знал.

— Он расположен немного на отшибе, в старой мельнице за городом. Воры протаранили дверь на джипе, как показали следы, и попутно разрушили восемь уникальных объектов. И только стеклянные кубы над пятью украшениями выставки были тщательно разобраны. Все дело сделано меньше чем за одиннадцать минут. Столько времени нужно службе безопасности, чтобы прибыть по сигналу тревоги. Воры до сих пор не найдены. Вазочки для выставки были, разумеется, застрахованы. Страховая премия составила почти четыре миллиона франков.

У Клауса Хирта оказалось хорошо развито чувство времени. Он пригубил свой стаканчик и стряхнул с сигары пепел. И только после этого сказал: