– Пока неизвестно, но, скорее всего, Саша Мельников.

Сашу я тоже знала – мы вместе поступали в ФЭКС. Правда, потом он перешел, кажется, к Фридриху Эрмлеру. У Зархи и Хейфица Саша снимался в их предыдущей картине. Роста он был такого же, как Шейнин. «Вот и отлично», – успокоилась я.

Когда мы шли в кабинет к режиссерам, я шепнула Шейнину, чтобы он все время стоял возле меня и чтобы не подпускал к нам Шапиро.

– Почему? – удивился Шейнин.

– Он испортит мой хитроумный план.

Мы вошли в кабинет, и я просто прилипла к Шейнину. На этот раз при виде меня в кабинете никто уже не смеялся. Режиссеры одобрили мой костюм и попросили меня и Шапиро прорепетировать сцену на кладбище. Мы нашли свободную комнату и начали работать. Потом туда зашли режиссеры, мы показали им эту сцену, они одобрили и ушли. А сцену-то надо будет выкинуть, хотя она и эффектная. «Если меня утвердят на роль Оли, я буду бороться, как лев, и добьюсь своего», – поклялась я в душе.

– Завтра звуковые пробы, – предупредил Шейнин. – И конечно, в костюме и гриме.

Возвращаясь в костюмерную, я встретила в коридоре сценариста Мику Блеймана. «На ловца и зверь бежит, – обрадовалась я. – Вот только как ему объяснить?» И вдруг, неожиданно для себя, произнесла:

– Мика, мне очень понравился ваш сценарий. Все понравилось. Кроме Оли.

– Но почему? – удивился Мика.

Я начала выкладывать свои соображения. Показала анкету. Мика подумал и сказал:

– Может быть, вы и правы. Дайте-ка мне эту анкету и напишите ваши соображения. Я покажу это режиссерам – и как знать…

– Кто бы ни играл Олю, мне кажется, Мика, вы должны поработать над этой ролью. Вы ведь хотите, чтобы Оля была положительной, а она у вас не поймешь какая… Почему она так рыдает над гробом умершего? Кто он ей? Брат, муж или любовник, чтобы так надрываться?

Блейман рассмеялся.

– Хорошо, обещаю вам обязательно поговорить с режиссерами.

– Вот и отлично, – обрадовалась я.

Наступил день пробы. Я, одетая и загримированная, вхожу в павильон. Там уже сидят в полушубках несколько молоденьких актрис, и каждая ждет своей очереди. Пробы проводил незнакомый мне режиссер.

– Кто это? – спросила я Шейнина.

– Арнштам.

– А где он раньше работал? – не унималась я.

– У Мейерхольда.

– Но насколько я знаю, Арнштам был там заведующим музыкальной частью. Почему же он работает здесь как режиссер? Странно.

Шейнин тут же объяснил, что дирекция попросила его помочь молодым режиссерам: они впервые работают над звуковым фильмом.

Сам процесс пробы и без того довольно неприятен, а в присутствии конкуренток волнуешься еще больше. На съемках в ФЭКСе тоже были пробы, но это делали, чтобы мы проверили костюм и характер образа. Конкурентов не было. Например, на картине «Чертово колесо» у меня был эпизод, где я должна была играть девчонку-шпану. Я оделась так, как считала нужным, потом, войдя в кадр… плюнула сквозь зубы. Это сразу определило мой образ. А здесь… Все снимались как на конвейере. Оператор даже свет не менял, а ведь каждое лицо требует своего освещения. Арнштам попросил меня сделать то, что делали все предыдущие актрисы.

– А почему вы проводите пробы, а не режиссеры фильма?

– Потому что меня попросили. А вам не все равно?

– Не все равно, – ответила я. – Мне бы хотелось, чтобы пробы провели режиссеры, которые будут снимать фильм.

Арнштам вспыхнул и, ничего не сказав, вышел из павильона. Все присутствующие с недоумением смотрели на меня. Минут через пятнадцать пришли Хейфиц и Зархи.

– Что произошло? – поинтересовались они.

– Ведь вы режиссеры-постановщики, а не Арнштам, – спокойно проговорила я. – Если вам доверили картину, то почему не вы проводите пробы? Это же проверка не только актерская, но и режиссерская.

Зархи и Хейфиц посовещались, и затем Зархи объявил, что он будет проводить пробу. Проба закончилась, Зархи поблагодарил меня, и я поехала домой.

Меня утвердили на роль Оли. Мика Блейман поздравил меня с победой и, как обычно заикаясь, сказал:

– Я-я-ня, я вашу про-осьбу выполнил. Режиссеры согласны на переделку образа Оли. Вы довольны?

– Очень! – радостно пропела я.

Почти перед самым концом съемок я заболела брюшным тифом. Бедным режиссерам пришлось изрядно поломать головы, чтобы смонтировать фильм без недостающих сцен.

К сожалению, «Моя Родина» шла меньше месяца, а потом неожиданно исчезла с экранов. В чем дело? Ведь критики во всех газетах пели дифирамбы этому фильму. Оказывается, приказ исходил откуда-то сверху. И тут же в газетах появились статьи (частенько тех же критиков) о том, что картина «Моя Родина» политически вредная. А по-моему, если у критика нет своего мнения, то ему нельзя заниматься данной профессией. Кстати, такая же грустная судьба постигла еще несколько картин с моим участием. Например, «Ленинградцы» (режиссеры Зархи и Хейфиц). На «Ленфильм» пришел приказ наркома Дукельского о немедленном прекращении съемок. Причем без всяких объяснений. Также закрыли картину «Голубое и розовое» по пьесе Александры Бруштейн, хотя осталось снять всего пару сцен, – приказ того же наркома кинематографии Дукельского. Когда режиссер фильма Владимир Юренев попытался выяснить причину, Дукельский ответил: «Кому нужна эта детская картина, если пьесу «Голубое и розовое» можно посмотреть в театре?» Но ведь кроме больших городов, где, возможно, идет эта пьеса, есть еще провинциальные города и деревни, где театров вообще не существует. (Впрочем, о чем теперь говорить – такие были времена.)

«Песня о счастье»

1934 год

Следующую главную роль я сыграла в фильме «Песня о счастье» (режиссеры – Марк Донской и Владимир Легошин). Моя героиня – марийская девушка Анук, и действие в основном происходит в Марийской Автономной Республике (в то время это была еще автономная область), расположенной в бассейне среднего течения Волги. Съемки начались с экспедиции. Мы приехали в столицу области, город Йошкар-Ола. Работать должны были начать через два дня. Времени на ознакомление с местной жизнью явно маловато, поэтому, надев сшитый для меня марийский костюм, я, не откладывая, вышла в город. Бродила, присматриваясь к людям до самого вечера. На следующий день отправилась на базар. Завтра будут снимать сцену на базаре, где Анук торгует лаптями. Естественно, предварительно зайдя в реквизитную, прихватила с собой лапти. Буду их продавать. Если никто не станет на меня подозрительно поглядывать, значит, я все делаю правильно. Завтра на съемке буду чувствовать себя уверенней.

Пристроившись в ряду, где шла торговля лаптями, я стала ждать. Через несколько минут ко мне подошла женщина и, разглядывая