— Стой! Не трать патроны!

Она выстрелила еще раз, я шагнул вбок и пихнул ее кулаком в плечо. Эви вскочила.

— Это не человек, — сказал я. — А у тебя патроны кончились.

— Типа не вижу! Мутафаг какой-то!

— Нет, я имею в виду — оно вообще не живое. Чучело. Или статуя.

Эви с опаской шагнула вперед. Я огляделся — пара стульев, железный стол, шкаф под стеной, рядом незнакомые приборы — и последовал ее примеру.

— Это что еще такое… — протянула Эви, обходя статую в центре помещения. Наверное, ее следовало назвать именно так. Кто-то смастерил эту штуку из гнутых труб, проволоки, арматуры, скрученных спиралями кусков жести, гаек и болтов. Получилась человеческая фигура, высокая и тощая, с неестественно длинной головой и руками, свисающими чуть не до колен. Все это задрапировали светлой тканью… то есть драными занавесками.

— Ты глянь, из чего глаза у него!

Голову, состоящую из клубка проволоки и согнутых кусков жести, украшали две большие шестиугольные гайки.

В каждую вставлена монета.

Золотая.

— Подожди, не трогай…

Но было поздно — она коснулась гайки. Раздался треск, сыпанули искры, и Эви отлетела от статуи. Качнувшись, та стала заваливаться назад.

— Неприятно быть дурехой? — спросил я и показал на скрученные жгутом провода, идущие от статуи в глубь комнаты. — Предки завещали нам: сначала думаем, потом делаем. Но некоторым думать нечем, потому они сначала делают, потом делают, потом снова делают, потом опять делают… И в конце концов умирают от своих дел.

Статуя упала, брякнув железом о пол, монета выскочила из гайки, покатилась. Я наступил на нее, не спеша поднял, положил в карман и завершил мысль:

— Деньги же достаются тем, кто сначала много думает, а потом быстро делает. Так-то, красавица.

— То-то тебя твои думы привели в эту… Туда, куда даже солнечный свет не доходит, — проворчала она, поднимаясь. — Был бы умный — бросил бы свой самоход в Карьере, а не торчал бы сейчас в какой-то долбаной трубе, под долбаной землей… с какой-то долбаной, хотя и красивой цыганкой. Она вытянула перед собой руку, задумчиво оглядела скрюченные пальцы, которыми недавно прикоснулась к гайке, и стала разминать их.

Переступив через статую, я прошелся по комнате. Шкаф пустой, только клочки пожелтевшей бумаги на дне, рядом в стену вмонтированы какие-то древние приборы с надписями на незнакомом языке, левее обрывок плотного картона, на нем часть надписи «…ЛУЧАЕ ЯДЕРНОЙ ОПАСНОСТИ», а больше ничего не прочесть. Сквозь помутневшее от времени стекло в окошках датчиков едва виднеются стрелки и шкалы. Под ними ряды круглых кнопок и маленькие черные рубильники.

— Глянь, Музыкант.

Эви стояла у стола, поправляя сбившуюся набок бандану. Подойдя, я увидел большую книгу с надписью: ЖУРНАЛ СЛУЖБЫ КОНТРОЛЯ.

— Из этой комнаты, значит, следили за тем, что в тоннеле, — заключила Эви.

Она попыталась раскрыть журнал, но обложка под пальцами рассыпалась в пыль.

— Служба контроля, — повторил я. — Ну ладно, а это тогда что такое?

Мы повернулись к упавшей статуе.

— Идол, — уверенно сказала цыганка и подошла ближе. — Типа алтаря, на котором молятся.

— На алтаре жертвы приносят, а не молятся, знаток.

— Правильно. Вот тебе и жертва, — ногой она выкатила из-под ткани маленький череп. — На полу лежал. А ты и не заметил, да? Слишком много думаешь потому что, думы тебе глаза застят. Так, чем же это дело выколупать… А ну-ка, ну-ка…

Эви вышла наружу, а я присел на корточки возле черепа и потрогал его стволом пистолета. Детский. Или, может, небольшого человекообразного мутанта… нет, скорее все же детский. Я огляделся исподлобья. В башке статуи потрескивало, из нее вылетали искры, рассыпались по полу и гасли. Глухая заброшенная комната, прилепившаяся к бетонному тоннелю под руслом реки, а в комнате этой — идол и детский череп. Неприятное место, зловещее какое-то. Выпрямившись, я пошел вдоль проводов. Они изгибались, уходя за шкаф, и там ныряли в дыру над полом. Темная, узкая, но человек, пожалуй, пролезет.

Раздались шаги, и цыганка вошла в комнату с отверткой, рукоять которой я когда-то для изоляции обмотал веревкой. Присев возле идола, выколупала монету, покатала на ладони и спрятала в карман.

— Целый золотой, Музыкант! Жаль, не московской чеканки, но все равно… Да я теперь, считай, богачка. Ну, почти. Что там?

— Дыра, — пояснил я. — Туда провода уходят. Пролезть в нее можно. Только…

— Только мы туда не полезем, — заключила Эви. — Я хоть думать, как вот ты говоришь, не умею, зато у меня инстинкты женские хорошо развиты. Они мне любые думы заменяют. И они мне говорят: не лезь в эту дыру, сестрица Эви, мертвой станешь.

— Болтовня у тебя хорошо развита, а не инстинкты, — возразил я, поднимая голову. В потолке был люк, когда-то от него шла раздвижная лестница, теперь остались лишь обломки штанг. А сам люк заварен толстой железной решеткой.

— Поболтать я тоже люблю, есть у меня такой инстинкт, — согласилась цыганка. — Называется: инстинкт языкочесания. Но сейчас дело не в этом, а в том, что и там нам не пролезть…

Ее прервал шум за дверью.

Когда мы выскочили наружу, я присел под бортом самохода с факелом и «шершнем» в руках, а Эви спряталась за моей спиной с монтировкой. Тонкий, на грани слышимости, писк, хлопанье над головой…

Переглянувшись, мы сказали одновременно:

— Мыши.

— Летучие, — добавила Эви. Выпрямилась и отерла испарину со лба. — Которые, будем говорить, летают. И пищат, гады. Фух, я аж вспотела…

Хлопанье смолкло, и я полез на палубу.

— А в комнату эту вернуться не хочешь? — спросила цыганка. — Осмотримся, может, еще…

— …Денег найдем, — заключил я, перебираясь через ограждение. — Нет там больше никаких монет. Едем.

— Откуда знаешь, что нет? — спросила она вскоре, когда «Зеб» малым ходом двинулся по трубе. — Это тоже тебе твои думы подсказали?

— А откуда им взяться? Идола поставили не те люди, которые когда-то этот тоннель построили и работали здесь, а кто-то другой, недавно… Ну, относительно недавно. Кто-то, кто тут или где-то неподалеку поселился уже после Погибели. Ну, и с чего бы им монетами разбрасываться? Они золотом своих идолов украшают, а других статуй в той комнате не было.

— Значит, надо еще идолов найти. Есть у тебя патроны к моему револьверу? Нету? Тогда давай мне один «шершень». Хотя оно, конечно, не такая это солидная вещь, как револьвер мой, ну да ладно.

Я отсчитал четыре патрона, дал ей пистолет и добавил:

— Ты палишь не думая, а инстинктивно, сама говорила. На твои инстинкты патронов не напасешься.