Ни одно существо, рожденное людьми, не могло обладать такой красотой и величественной осанкой, как у Айзы Пердомо, и Педро Печального каждый раз распирало от гордости при мысли, что лишь он один сумел разгадать секрет рождения это странной девочки, которая говорила с рыбами, поднимала на ноги больных, укрощала зверей и веселила души мертвых.

Ночь он провел без сна в компании бутылки с ромом, улегшись на свою подстилку рядом с козами. Через незастекленное окно он глядел на звезды, повисшие над дальней вершиной вулкана Монтанья-де-Корухо. До рассвета оставалось еще три часа, когда он засобирался в дорогу. Он разбудил своего соседа, вручил ему три дуро, дабы тот присмотрел за стадом в те дни, пока он будет отсутствовать, и уселся под дверью таверны в ожидании чужаков, его нанявших.

Его псы, чьи предки жили на острове еще за тысячу лет до появления здесь Армиды и Рейнальдо, как всегда, следовали за ним, словно четвероногие тени своего хозяина, похожие на него и статью и манерами. Они были худы, длинноноги и молчаливы — и возбужденно принюхивались к воздуху, в предчувствии успешной охоты, которая дарила несоизмеримо больше наслаждения, чем ежедневное наблюдение за козами, когда ты можешь лишь слегка прикусить ногу животного, отбившегося от стада.

Мильмуертес и Дионисио, некий галисиец, у которого недоставало трех пальцев на одной руке, подошли к таверне, когда первое дуновение ветра возвестило о наступлении утра. Не произнеся ни слова, Педро повел их по тропе, которая бежала по луковым полям и табачным плантациям, все дальше и дальше уводя их от селения, чьи обитатели еще спали крепким сном.

Попутчики оказались людьми, не привыкшими к затяжным пешим переходам. Педро услышал, как они засопели за его спиной, когда он, не сбавляя темпа, начал подниматься по склону, и ему стало ясно, что их ноги не были предназначены для ходьбы по острым камням и им будет тяжело сохранять равновесие на неровных волнах застывшей лавы. А когда рассвело и он остановился, чтобы обуть своих псов, дабы те не поранили лапы, увидел, как чужаки, тяжело дыша, повалились на землю, ловя ртом воздух.

— Ты не мог бы чуток сбавить шаг? — попросил его галисиец, припав губами к фляге с водой. — Ведь мы спешим не на пожар.

Педро, не глядя на них, пожал плечами.

— Деньги ваши, — сказал он. — Мне Марадентро ничего не сделал, а я за всю свою жизнь никогда не спешил.

— Я рад это слышать, потому что если бы ты спешил, то у нас к этому времени уже печенки бы вылезли изо рта, — простонал галисиец и показал на псов: — Впервые вижу обутых собак. Они хоть когда-нибудь ели?

— Иногда им кое-что перепадает, — ответил Педро. — Толстый пес не охотник.

Мильмуертес, который безуспешно пытался прикурить на ветру пожелтевшую сигарету, вполголоса чертыхнулся:

— Дерьмовая страна! И почему люди не уберутся с этого острова, пусть даже и вплавь?

Педро Печальный лишь пристально посмотрел на него, закончил возиться со вторым псом и поднялся, тем самым давая понять, что следует снова отправляться в путь.

Дионисио запротестовал:

— Подожди немного! Я подумал, что нам стоит чуток отдохнуть…

— Как хотите, — последовал ответ пастуха. — Однако взбираться на вулканы тогда, когда начнет припекать солнце, будет делом ох каким непростым.

Им предстояло подняться на вершину, что само по себе было делом нелегким, ибо ноги их уже тряслись, а сердца вот-вот готовы были разорваться в груди, хотя солнце еще не прошло и половины пути до своего зенита.

Исхлестанные ветром, дующим прямо в лицо, они вновь уселись на землю и удивленно окинули взглядом море черных камней и кратеры — жуткие темные провалы, казалось, раскалывают надвое землю. Земля же раскинулась под ними и терялась вдалеке, сливаясь с океаном, играющим темно-синими волнами.

— Мы что, должны искать его там? — задал вопрос, не веря своим глазам, Мильмуертес. — Да это только сумасшедшим может прийти в голову!

— Сорок дуро в любом случае остаются при мне, я их не возвращаю, — поспешил уточнить пастух коз. — Вы сами захотели пойти.

— Да кто станет думать о сорока дуро, когда нужно подумать о собственных ногах! Я их уже в кровь разбил. И руки изодрал до мяса. Вон, смотрите, кожа лоскутами свисает. И кому взбрело в голову бродить по этой лаве? Режет, словно бритва.

— Если хочешь, мы вернемся.

— Сентено нас убьет, — тяжело вздохнул галисиец и кивком показал в сторону цепи вулканов: — Неужели и правда можно найти человека в этом аду?

— Вы мне платите за попытку, вот я и пытаюсь.

— Это правда, что тебе нравятся эти места?

— Правда. — Педро в упор посмотрел на чужаков. — Людей здесь нет.

— Да, я уже слышал, что люди тебе не по душе. Тебе больше всего нравятся козы. А правда, что ты с ними сношаешься?

Впервые в жизни Мильмуертес пожалел о том, что сказал. Хотя Педро Печальный никак не отреагировал на его вопрос, однако бывший легионер заметил в глазах пастуха нехороший блеск, из чего сделал вывод, что только что нажил себе еще одного врага.

Пастух предпочел на время сохранить молчание и какое-то время безучастно смотрел на раскинувшуюся перед ними черную пустыню, занимавшую так много места в его сердце, а затем встал и начал трудный спуск, не обращая внимания на шедших позади него.

Вопрос, заданный ему чужаком, он слышал вот уже лет двадцать и никогда на него не отвечал. Его жена — беззубая пастушка, которая преследовала его несколько лет, мечтая женить на себе и таким образом заставить работать на мельнице своего отца, где каждый день нужно было таскать тяжеленные мешки с мукой, — растрепала всему миру, что он предпочел ей козу и что в их брачную ночь он оказался ни на что не годен.

А вот что не рассказала эта жирная свинья, так это то, что в ту ночь додумалась погасить в доме все свечи, якобы от стыда перед мужем, и разлеглась лицом вверх на гигантском матраце, набитом кукурузными листьями, прикрытом простынями и одеялами, нарядившись в какое-то рубище, лишь отдаленно напоминающее рубаху, которое сама сшила из старых мешков из-под муки.

В темноте Педро Печальный попытался применить на практике все свои знания, вспоминая, какие позы принимают козы, собаки, куры, верблюды и даже жуки. Но как он ни копался в своей памяти, так и не смог найти от волнения ни одной подходящей сцены с простынями, одеялами, хрустящими матрацами и лежащей на спине самкой. Как он ни пытался перевернуть толстуху и поставить ее на колени, все было впустую. Он добился лишь ее протестов и возмущенных упреков.

— Ведь я же не какая-нибудь сука! — в конце концов зло закричала она. — Я это хочу делать так, как делают все люди!

Но как же все люди это делают?

Он этого не знал, потому и попытался вложить в ее руку свой «рычаг», чтобы она сама направила его в нужное место, но та вскочила, будто его мужское достоинство превратилось в змею, пытающуюся ее ужалить.