Дон Матиас ответил не сразу. Он снова подошел к окну, открыл его настежь и глубоко вдохнул воздух, насыщенный ароматом спелого инжира, долетавшего сюда из сада. Ночь уже опустилась на остров, размазывая очертания предметов, превратив землю в сгусток ароматов и звуков. В такие моменты старик становился другим. Казалось, что наступление темноты успокаивало его ярость или, быть может, распаляло только сильнее, однако в такое время внешне он становился более спокойным.

— Не знаю, одобрю ли я или нет то, что ты делаешь, — заметил он наконец, не переставая вглядываться в темноту. — И по душе ли мне мысль, что эти люди станут ненавидеть меня или, что еще хуже, моего сына… Считаешь, что действительно другого выхода не существует?

— Нет, и вспомните о том, что произошло на месте убийства. Это они своим молчанием поддержали убийцу.

— А если они действительно не знают, где он скрывается?

— Они будут вынуждены узнать это, потому что Пердомо сами никогда не раскроют секрет. Они будут молчать даже тогда, когда их будут резать на части.

Послышался настойчивый стук в дверь, и тут же на пороге появилась высокая фигура Рохелии Ель-Гирре, которая, не сводя взгляда с Дамиана Сентено, спросила своим хриплым голосом:

— Останетесь ужинать?

— Нет, спасибо. Меня ждут в Арресифе. Скажите мне, Рохелия, вы знаете этот остров до последнего камня. Кому хорошо известен Монтаньяс-де-Фуего?

— Тимафайа? Никто не отважится соваться в это проклятое бесплодное место. Хотя есть один пастух из Тинахо. Он коз пасет. Его зовут Педро Печальный. Он часто ходит туда охотиться на кроликов и куропаток. Думаете, что этот выродок прячется там?

Дамиан Сентено ответил не раздумывая:

— Если бы я был на его месте, то спрятался бы там.

— В таком случае возвращайтесь домой, — более чем уверенно заявила женщина. — Даже целому Легиону, вооруженному до зубов, не вытащить из пещер Тимафайа человека, если он не захочет оттуда выходить. Искать там убийцу все равно что искать муравья в пшеничном бурте.

— Но должен же быть какой-то способ.

— Мне известен один…

— Какой?

— Его мать… Если она будет в ваших руках, то рано или поздно Асдрубаль Пердомо сдастся.

Дамиан Сентено кинул на Рохелию Ель-Гирре холодный взгляд, удивившись в душе, что именно женщина предложила подобный метод решения проблемы.

— Я об этом как-то не подумал, — признался он нехотя. — Но если дело дойдет до Цивильной гвардии и она решит вмешаться, я могу оказаться на виселице. Там шутить не станут, если речь зайдет о похищении.

— Боишься?

Сентено повернулся в сторону старика, задавшего вопрос.

— А вы нет? — в свою очередь задал он вопрос. — Одно дело смерть, к которой я давно привык, ибо избрал ее своей профессией, а другое дело виселица. И если меня схватят, то полагаю, что вскоре и вы ко мне присоединитесь. Помните Диего Вассалло? Он одним махом заработал «Лавровый Венок» в бою под Таурелем, а его отец был влиятельным фалангистом. Однако, когда он изнасиловал и убил ту грязную лесбиянку из Альмерии, старик недолго думая подписал смертный приговор, и сделали так, что язык Вассалло повис до пояса. Я навещал его в тюрьме. Он был типом отчаянным, готовым сыграть в «русскую рулетку» с закрытыми глазами, однако одна мысль о том, что он окончит свои дни на виселице, превратила его в труса, постоянно накладывающего в штаны. Ну как! Виселица — не смерть для настоящего мужчины. — Он повернулся в сторону Рохелии: — Где я могу найти Педро Печального?

— В его доме на окраине Тинахо, рядом с мельницей. Если хотите, я зайду к нему.

— Не стоит… Отправлю к нему своих ребят.

Он устало поднялся из кресла и направился к двери.

— Я буду держать вас в курсе, — произнес он на прощание, обращаясь к дону Матиасу. — Единственное, чего я прошу, так это сохраняйте спокойствие.

— Покажи мне тот магазин, где продается спокойствие, и я тебя уверяю, что куплю все, что там окажется. Увы, оно нигде не продается, и ты это знаешь.

Дамиан Сентено, на секунду задумавшись, посмотрел на капитана, а потом, не говоря ни слова, попрощался взмахом руки и вышел во двор.

Рохелия Ель-Гирре выждала, пока за гостем со скрипом не закрылась дверь и со двора не послышался звук загудевшего мотора, а потом, убирая со стола поднос с рюмками, бисквитами и галетами, не поднимая взгляда, произнесла:

— Моя кума Ниевес просила, чтобы вы дали работу ее дочери. Она молода и здорова, а я уже устала. Этот дом слишком велик для одной женщины. Если вы не возражаете, я велю ей прийти и помочь мне.

— Ну а ее мать как?

Все еще склонившись над столом, Рохелия повернула голову и удивленно посмотрела на хозяина. Однако дон Матиас, небрежно махнув рукой, направился к своему креслу и, тяжело вздохнув, буквально рухнул в него.

— Полноте! — воскликнул он. — Не строй из себя обиженную. Я многое слышал о дочери твоей кумы Ниевес. Ей не было еще и двадцати, а она уже переспала с половиной острова, а теперь крутится в баре в Арресифе. Все знают, что она проститутка. Вели ей прийти, если хочешь, однако не знаю, на что ты надеешься. Ты становишься с каждым днем все старее и старее, однако проблема не в моем мужском достоинстве, а в моем сердце. Пока я не буду уверен, что мой сын встретил на том свете своего убийцу и там призвал его к ответу, меня ничто не будет радовать на этом свете. Я был бы противен самому себе, если бы улыбнулся до тех пор, пока мой сын не будет отмщен. Никогда не стоит забывать о главном, а главное для меня — это покончить с Асдрубалем Пердомо.

* * *

Первое, что сделал Асдрубаль Пердомо, оказавшись на черном пляже, это нашел неподалеку грот с теплым полом, который и стал его убежищем.

Тимафайа могла предложить тысячи и тысячи расщелин и пещер, где даже целой армии не удалось бы обнаружить беглеца, и он знал, что на свете не найдется ни одного следопыта, который сумел бы пройти и километр по бескрайнему морю окаменевшей лавы, которая, застыв, превратилась в нагромождение камней с острыми, словно лезвия, краями, способными распороть подошвы даже самых крепких сапог.

О том, что кто-то смог обойти Тимафайа и составить ее подробную карту, до сих пор не было ничего известно. К тому же и искать-то там особенно было нечего. Острову нечего было предложить людям, кроме проклятой вездесущей лавы. На маленьких прогалинах, которые извержение по каким-то причинам пощадило, водились только тощие кролики, куропатки да дикие голуби, гнездившиеся там в течение всего летнего сезона.

Ветер, который, не находя препятствий, дул здесь всегда, налетая с моря, формировал пустынный пейзаж, а с наступлением вечера приносил на своих крыльях влагу, которая оседала в расщелинах, превращая опаленную в течение дня солнцем каменную пустыню в подобие сибирской степи.

Тот, кто окрестил остров Адом Тимафайа, знал, что делал. Имя это остров получил не потому, что шесть лет подряд его кратеры изрыгали из недр земли весь скопившийся там огонь, а потому, что на всем белом свете невозможно было найти место более унылое и бесприютное, более не подходящее для жизни.