его Турку. — Надеюсь, ты не посрамишь мое доверие и отечество, — Ломов дрожащими руками открыл указ, прочитал, непонимающе посмотрел на меня и прочитал еще раз.

— Я не понимаю, это кому? — вот тут пришла моя очередь глаза закатывать.

— Ну, если ты с утра не перестал быть Ломовым Андреем Ивановичем, то, наверное, тебе. Не только девки должны приданное собирать. А с этим Татищев не станет возражать, — этим указом я посвящал его в наследственное дворянство, и даровал две деревни неподалеку от Ораниенбаума, с титулом барона. Что ни говори, а Турок это точно заслужил. — Так, потом налюбуешься, да с невестой съездишь посмотреть на деревни свои, пока же меня интересует заговор. Как так получилось, что даже Андрей Иванович репу чешет и никак не может найти виноватых и причастных?

— Да все как-то сразу пошло наперекосяк, — пожал плечами Турок. — Так уж получилось, что никто на данном этапе не желал принимать участие в заговоре. Я имею в виду тех, кто не поддерживает вице-канцлера. У меня все силы только и уходили на то, чтобы атмосферу поддерживать да слухи распускать.

— Ты сможешь организовать небольшую бучу, специально для нашего любимого вице-канцлера? — спросил я у него. — Обещаю, что продержу Ушакова здесь до тех пор, пока ты отмашку не дашь.

— Смогу, вот это смогу, — усмехнулся Турок. — А насчет Андрея Ивановича, это хорошо, а то он меня пару раз чуть не сцапал, еле успел следы замести.

— Да, хватка у него бульдожья, что ни говори. Федотова предупреди, чтобы его люди шибко не старались утихомиривать, без убийств и членовредительства, так бока намять для порядка и все дела, — кивнул я, отпуская Турка. Предстояло еще много дел, итак с Марией да Пашкой почти до обеда пробыл.

— С Федотовым я уже все обсудил, только... Петр Федорович, ваше величество, зачем это все было вообще нужно?

— Чтобы дети грома не боялись, — я усмехнулся, но, видя, что он не понимает, коротко объяснил. — Чтобы они дел не наворотили. Ни Ушаков, ни Бестужев, ни кто-нибудь еще. Пока рядом непонятные заговорщики бродят, лучше перестраховаться десять раз и подождать активничать. Вдруг там военные замешаны, которые тут же из заговорщиков жертв заговора сделают? А там и я подъехал, чтобы кому-то всю малину испортить. Теперь понятно?

— Теперь понятно, — Турок улыбнулся и вышел, оставив меня наедине со всей моей кучей дел и отсутствием Олсуфьева. И вот кого теперь заставить помогать мне с бумагами? Да не подумавши отправил Олсуфьева в Голландию, и я с кислой миной на лице сел за стол и развернул первую бумагу в стопке, приготовленной мне для изучения в императорской канцелярии.

Глава 8

Фридрих Прусский подошел к камину практически строевым шагом и швырнул письмо, которое только что читал в огонь. Затем, схватив кочергу яростно пошевелил угли, чтобы проклятая бумага полностью была поглощена яркими обжигающими языками.

Фон Винтерфельд покосился на взбешенного короля, но ничего не сказал. Фридрих вот уже несколько месяцев пребывал в подобном настроении, и никто не мог его хоть как-то улучшить.

— Моя мать и жена все еще в Берлине, и нет никаких признаков того, что Ласси собирается оттуда уходить. Салтыков оккупировал Дрезден, при этом больше своими званными обедами и балами, нежели военным путем. А что собирается делать император Петр — тайна, покрытая мраком. Да еще и войска австриячки встали в Тешине. Странно, что прямо с похода не решились нас атаковать, — Фридрих бросил кочергу, оперся на каминную полку и закусил сустав на указательном пальце. — Что я сделал не так? Что? Может быть, ты мне объяснишь, мой верный Винтерфельд?

— Нет, ваше величество, я не могу ответить, — покачал головой фон Винтерфельд. — Возможно, все дело в Дрездене, а может быть и в вашем союзе с Ганновером, который перекинулся на Англию. Поговаривают, что император Петр просто ненавидит англичан. Во всяком случае, при Елизавете так с послами не поступали.

— Господи, да что они ему сделали-то? — Фридрих помассировал ноющие виски. — Наоборот, открыли дорогу к трону.

— А что ему сделали вы, ваше величество? — фон Винтерфельд стянул парик, который был простым, по сравнению с теми, что еще двадцать лет назад носили, в виде небольшой косы, и вытер вспотевший лоб. В комнате было очень душно, но Фридрих, который часто мерз, велел еще подбросить в камин дров. — Вы ведь всегда были расположены к бедному сироте, всегда проявляли в нему участие, откуда такая неприязнь? Ведь эту мерзость, как слышал, делали по его эскизам, — и он бросил на стол стопку тех памфлетов, которые прусским офицерам удалось изъять в одной из деревень, когда они проезжали мимо.

— Я не знаю, в письмах он продолжал быть любезен...

— А вы уверены, ваше величество, что эти письма писал сам Петр? Ведь может так статься, что его ближайшее окружение: Ушаков и этот фон Криббе, да и Румянцев через своего сына, который считается первым фаворитом Петра, могли просто не передавать ему ваши ответы, внушая тогда еще юному князю, что вы оставили его, перестали интересоваться его судьбой. А много ли надо юноше, чтобы на остатках былого обожания взрастить самую настоящую ненависть?

— Я сам об этом думал. Ну почему почти все наши недруги остались в итоге живы? Почему? — Вскричал Фридрих и стукнул кулаком по каминной полке.

— Все дело в этом враче Флемме, который, хвала Господу, больше не будет вставлять нам палки в колеса, — мрачно ответил фон Винтерфельд.

— Только вот этот старый лис Ушаков тоже будет начеку. Я понимаю, что, скорее всего, Петр санкционировал эту жуткую «охоту» на которой погиб Кармайкл, вот только, реализация целиком и полностью лежала на Ушакове. Он даже умудрился княгиню привлечь к этому делу, которая чрезвычайно нежно относится к моей супруге и даже ведет с ней сердечную переписку. Представляю, что сейчас на душе у бедной женщины, — Фридрих посмотрел на то, что осталось от письма, которое с великой осторожностью доставили ему из Ганновера.

— Да, бедняжка, — кивнул фон Винтерфельд, про себя соображая какую именно женщину Фридрих имел в виду. — Но, вы должны признать, ваше величество, что самым большим вашим достижением можно считать то, что Зильберберг был достроен вовремя. Вы не думаете, ваше величество, что