– Томагучи, а ты не знаешь, случаем, как этот золотой обод попал к вождю дакота? – не унимался Воронцов.

– Слышал только, что вождь дакота снял его с головы убитого вождя какого-то индейского племени, с которым они тогда воевали и которое обитало от них в стороне солнца.

«Значит, все-таки со стороны юга, как я и предполагал», – порадовался Алексей Михайлович своей сметливости.

– А теперь, Алеша, вылей-ка в мою чашку остатки «воды белых» – я ведь честно выполнил наш уговор, – поторопил его вождь.

– С превеликим удовольствием, Томагучи! И большое тебе спасибо за интересный и познавательный рассказ! – растроганно произнес Воронцов и наполнил чашку вождя ромом до самых краев под завистливые взгляды других гостей.

Когда Павел Кузьмич закончил в селении тлинкитов все свои коммерческие дела и трюмы «Ермака» заполнились пушниной, Тимофей Архипыч доложил ему, что судно готово к отплытию.

Они вдвоем сидели в вигваме Алексея Михайловича на черепах-«стульях», подаренных Томагучи, и неспешно потягивали ром, принесенный Павлом Кузьмичом. Поначалу, едва увидев принесенную учителем бутылку, Воронцов категорически запротестовал, однако тот его урезонил:

– Вам, уважаемый Алексей Михайлович, предстоит жить здесь до следующего прихода судна, то есть как минимум год. Так что ром, которым, как я догадываюсь, вас в Новоархангельске снабдили, вам еще пригодится, поскольку пополнить его запасы вы тут никак не сможете. Я же, вернувшись вскоре домой, смогу купить его столько, сколько пожелаю.

Потом вспоминали свое знакомство, состоявшееся по инициативе деятельного Баранова, и занятия индейским языком долгими зимними вечерами, которые в итоге сблизили их. Смеялись над первыми попытками общения на весьма непривычном для европейцев языке индейцев.

– Большое спасибо вам, Павел Кузьмич. Без знания языка тлинкитов мне, честно говоря, и делать сейчас среди них нечего было бы.

– Не прибедняйтесь, Алексей Михайлович, – улыбнулся тот. – При ваших способностях вы рано или поздно все равно овладели бы их языком, просто потеряв при этом некоторое время. Я же ведь тоже начинал когда-то с чистого листа. А что касается благодарности, то переадресуйте ее лучше Александру Андреевичу. Я ведь всего лишь честно отрабатывал деньги, которыми вы щедро оплачивали мою посильную помощь в обучении вас индейскому языку.

– Не скромничайте, Павел Кузьмич! Я же прекрасно видел, как вы вкладывали в наши занятия всю душу.

– Исключительно из-за вашего рвения, Алексей Михайлович.

Оба рассмеялись, почувствовав родство душ.

При прощании Алексей Михайлович протянул Павлу Кузьмичу довольно значительную сумму денег, но тот с исказившимся от гнева лицом сделал шаг назад и спрятал руки за спину.

– Вы опять за свое, Алексей Михайлович?! И вам не стыдно?!

– Нисколько. Вот пить ваш ром мне было действительно стыдно. А эти деньги я предлагаю вовсе не вам, а вашей матушке. На лечение. Для меня они здесь, сами знаете, ничего не значат, а вот вашим родителям, дай Бог им здоровья, могут сослужить добрую службу. Это, если хотите, мой товарищеский подарок родителям человека, которого я глубоко и искренне уважаю, и вы не вправе отказать мне в моем желании подтвердить это. Так что берите деньги и не смущайтесь.

Чуть поколебавшись, Павел Кузьмич, окончательно сбитый с толку железной логикой Воронцова, все-таки взял предложенную тем сумму, и на его глазах навернулись слезы благодарности.

* * *

Селение взбудоражилось. Индейцы с настороженными лицами поглядывали в сторону гор, к чему-то прислушиваясь. Задрав морды, протяжно выли собаки.

– Что случилось, Чучанга? – спросил помощника Воронцов, обеспокоившись столь странным поведением людей и животных.

– А ты разве ничего не слышишь, Алеша? – удивленно и даже с некоторым испугом спросил тот.

Алексей Михайлович прислушался. Со стороны гор действительно доносился приглушенный расстоянием рев какого-то зверя. Он недоуменно пожал плечами:

– Ну и что?

– Это Уманга, злой дух! Он требует новую жертву!

– Какую еще… жертву?

– Очередную девушку! – почти озлился индеец непонятливости белого человека.

Алексей Михайлович опешил:

– Зачем?!

Чучанга посмотрел на него остановившимся взглядом: неужели совсем дурак?

– Чтобы съесть ее! – уже с нескрываемой злостью ответил он.

И тут Воронцов все понял. На дворе – весна, самое голодное для хищников время. Молодняк, которым можно было бы полакомиться, отбив от стада, еще не народился. А напасть на лося, с его ужасными рогами да мощными копытами, или, к примеру, на кабана с острыми как бритва клыками – себе дороже. Вот дикий зверь и ревет с голоду, а суеверные индейцы, отождествив его со злым духом, собираются преподнести ему в жертву девушку, дабы умилостивить. Дикость какая-то!

– И как же выглядит этот ваш… злой дух?

– Уманга каждую весну является к нам в образе гризли, огромного серого медведя, – прошептал Чучанга, словно опасаясь, что тот может его услышать.

– Но у вас ведь есть ружья, чтобы застрелить его!

Глаза Чучанги испуганно округлились, он протестующе замахал руками.

– Что ты, что ты, Алеша?! Уманга бессмертен! Он же дух! Просто является к нам в образе медведя…

Воронцов понял, что переубеждать индейца, повязанного по рукам и ногам древними предрассудками, бесполезно.

* * *

Вождь уже снаряжал отряд, которому надлежало отвести в горы девушку, выбранную для заклания.

– Томагучи, – обратился к нему Алексей Михайлович, – а не лучше ли просто-напросто пристрелить этого зверя?

– Ты обезумел, Алеша?! Любой индеец нашего племени скажет тебе, что пули отскакивают ото лба Уманги, как вон от того камня! – Он указал пальцем на большой валун.

«Значит, кто-то из тлинкитов уже пытался это сделать», – смекнул Воронцов.

– Томагучи, я – не индеец. Так позволь мне хотя бы попытаться избавить ваше племя от этого злого духа!

Томагучи посмотрел на него как на человека, потерявшего разум.

– Это, конечно, очень благородно с твоей стороны, Алеша. И я действительно не в силах запретить тебе что-либо. Поэтому поступай, как сердце велит. И знай: я буду очень рад, если ты вернешься живым и здоровым! Только вот помочь тебе могу лишь амулетом, предназначенным для удачной охоты…

– Спасибо за заботу, Томагучи, но у меня и свой амулет имеется.

– Какой? – заинтересовался тот.

Алексей Михайлович расстегнул куртку и достал из-за пазухи серебряный крест на серебряной же изящной цепочке. Вождь нагнулся к его груди и, увидев на лицевой стороне креста распятого Христа, потрясенно выдохнул: