Я подошла к двери напротив и приложила к ней ухо. Ава тоже смотрит новости. Я постучала и открыла дверь.

– Можно войти?

Она кивает. Мы долго сидим рядом и смотрим новости. Беспорядки в Лондоне и предместьях. Другие города, городки и деревушки Англии, Шотландии и Уэльса тоже охвачены волнениями.

Задействована армия. Дороги перекрывают.

– Будто началась война, – шепчет Ава, и я вздрагиваю от неожиданности – так долго мы сидели в тишине.

– Да уж. Но как такое могло случится?

– Папа, – она поморщилась, – говорил, что город похож на пороховую бочку. Одна искра – и все взлетит на воздух.

– По всей стране так.

– Ага.

Снова тишина. Показывают тот же репортаж, который мы уже недавно смотрели, и Ава выключает телевизор.

– Сэм, я хочу тебя кое о чем попросить.

– О чем?

– Знаю, сейчас не до того, но, как только получится, можешь попросить своего папу об одолжении?

– Конечно. О каком?

– Я хочу уехать. Здесь мне делать нечего. Я знаю, что границы закрыты, но, возможно, он сможет мне помочь выбраться из страны? Я хочу поехать в Швецию и найти маму.

Глаза Сэм наполняются болью. Она сглатывает.

– Ава. Я не… не могу… – Голос срывается, и я пугаюсь.

– В чем дело? Что случилось?

Она качает головой.

– Я не хотела говорить. Хотела подождать. Не лучший момент.

– Можешь не спрашивать. Я сама попрошу.

– Дело не в этом. Получается, что я уже спросила.

– Как это?

– Пару дней назад. До того, как… в общем, до всех этих событий. Не о переезде в Швецию. Я попросила его разузнать что-нибудь о твоей маме. И он узнал.

Плохие новости – это видно по лицу Сэм. И я словно начинаю тонуть, будто я оказалась посреди моря и вода смыкается над головой, отрезая свет и небо. Я не чувствую, но вижу, как Сэм подходит и берет меня за руку.

– Ну же. Говори. – Голос звучит слабо.

– Ладно. Ава, мне очень жаль. Твоя мама болела. У нее был рак. Ты ведь знаешь, что случилось в День расставаний: до того, как границы закрылись, европейцам пришлось решать – уехать или остаться. Те, кто выбирал остаться, проходили процедуру получения гражданства, но до его получения ни медицинской страховки, ни других преимуществ у них не было. Папа говорит, что, скорее всего, она уехала в Швецию, чтобы лечиться.

Мама болела? Я пытаюсь вспомнить те дни, когда она еще жила с нами. Знала ли я? Могла бы догадаться? Ничего не припоминаю, но я ведь была тогда еще маленькой. Мама мазала содранные коленки, лечила простуду, а не наоборот. Если и было что-то не так, я не замечала этого.

– Может, ее вылечили? И сейчас она в порядке?

Сэм покачала головой.

– Мне так жаль, Ава. Папа сказал, это была последняя стадия. Она уже умирала, когда собралась уезжать.

Я закрываю глаза и откидываюсь на спинку дивана. Внутри все немеет. Не могу осознать, не могу понять. Мама уехала, потому что болела? Она должна была остаться с нами, с любящей семьей.

Но тогда бы мы наблюдали, как она медленно угасает и мучается без лекарств. Она не могла обречь нас на такое. В этом все дело, правда?

Я так долго злилась, что она бросила меня, бросила папу, а она умирала, и я даже не знала об этом.

А папа знал?

Ава снова захотела остаться в одиночестве, но я боялась уходить. Она была спокойна и молчалива. Я думала, новость ее сломает. Может, осознание придет позже. Я сказала, чтобы она будила меня в любое время, если захочет поговорить.

Вернувшись в комнату, я принялась расхаживать из угла в угол. Уже очень поздно, третий час, но как уснуть?

Я с сомнением включила ноутбук. Не хотелось пустой болтовни ни с Шарлиз, ни с кем-то еще. А что насчет Лукаса? Шарлиз говорила, он пытался связаться со мной. После всего, что мы вместе пережили на акции протеста, только он, пожалуй, остается настоящим, искренним.

Я: Привет, Лукас. Надеюсь с тобой и твоей семьей все в порядке. Сумасшедшие деньки. И плохие новости. Папа Авы погиб от взрыва бомбы. Она пока поживет у меня.

Ответ пришел почти моментально. Тоже не спится?

О нет. Бедная Ава. А ты как? Я видел в новостях, что вы с отцом тоже чуть не погибли. Ты в порядке?

Я: Всего пара синяков. Но на душе паршиво. Почему не спишь, уже поздно?

Лукас: Шумно у нас тут. Сирены, и не только.

Я: Не только? Что происходит?

Лукас: За моим окном Армагеддон, как я себе его и представлял. Не волнуйся, мы заперлись и не собираемся выходить.

Я пришла в ужас. Большинство моих знакомых живут в охраняемых районах вроде моего. Мне даже в голову не пришло, что Лукас может оказаться в опасности только из-за того, что живет не в том месте.

Я: Обещай писать время от времени, чтобы я знала, что ты в порядке.

Лукас: Ага! Тебе все-таки не безразлично. Все хорошо, честно. У нас нечего красть, кроме книг, а мародеров они не интересуют.

Я: Обещай!

Лукас: Торжественно клянусь написать утром. А теперь я собираюсь зарыться в подушки и уснуть. Чего и тебе желаю.

Я: Обязательно.

Лукас: Береги себя.

Я: Ты тоже.

Я переодеваюсь в пижаму, забираюсь в кровать и включаю телевизор. Живая съемка с вертолета. Полиция уже не может контролировать то, что происходит на улицах Лондона и других городов. Небо на горизонте раскалилось. Здания горят. Люди, закрыв лица, разоряют магазины. На улицах драки. Беспорядки охватывают все больше районов – их отмечают на карте, и с каждым часом их становится все больше.

Меня начинает мутить.

Огонь пылает ярко, но не разгоняет тьму.

До чего скучно ходить с мамулей по магазинам! Я прячусь за вешалками с одеждой и хихикаю и когда она сама пытается меня найти, и когда ей на выручку бросается продавец. Но их голоса удаляются, и я осторожно выглядываю. И вижу незнакомую женщину. Постороннюю.

– Привет, Сэм, – говорит она и улыбается. – Идем, я отведу тебя к маме и папе.

Она берет меня за руку. Но я не вижу мамы, когда мы выходим из магазина, и, испугавшись, пытаюсь вырваться. Она держит крепко.

Меня запихивают в машину, привозят в незнакомый дом, но мамы с папой здесь нет.

Закрывают в комнате. Мне холодно, я хочу есть, и здесь темно.