– Ава звонила тебе, и Пенни ответила. Они с твоей мамой послали за ней машину. Она скоро будет у нас.

– Ава Николлс?

Я медленно оборачиваюсь. И вижу мужчину в черном костюме, какие обычно носят правительственные водители.

– Да.

– Машина ждет.

Он знает о папе. Это видно по глазам и чувствуется по тому, как он помогает мне подняться.

– Накинь. – Он снимает пиджак и набрасывает мне на плечи.

Люди в кафе разглядывают нас, размышляя, кто я такая и почему меня забирает водитель, да еще и пиджаком делится. Но большинство слишком заняты собственными страхами и волнениями, чтобы обращать внимание на происходящее.

Ехать до Сэм недалеко, но на дорогах царит беспорядок, и приходится постоянно сворачивать, так что поездка растягивается. Я вижу сквозь разделительное стекло между кабиной и салоном, что водитель постоянно переговаривается по рации, но не слышу слов.

Когда мы наконец проезжаем двойные ворота в доме Сэм, Пенни уже ждет меня с пледом в руках и в этот раз не кривит высокомерно лицо.

– Спасибо, – благодарю я.

Она отводит меня в прежнюю комнату. И говорит, что Сэм скоро вернется и тогда мы увидимся. А после наполняет мне ванну.

Когда она наконец уходит, я сажусь на краешек стула и оглядываюсь.

Что бы со мной сейчас было, если бы не дружба с Сэм? Не знаю. Как и не знаю, сколько мне позволят здесь оставаться или куда я пойду после – все эти мысли, эгоистичные мысли, кружатся в голове, потому что я не могу поверить в случившееся. Я понимаю, но не осознаю.

Это ошибка, кошмар. Я вот-вот проснусь…

Это все неправда. Папа никогда бы меня не оставил…

Почему я сегодня не настояла, чтобы мы остались дома? Он бы уступил, если бы я попросила. Я хотела этого, должна была так и сделать. Почему же не сделала?

Я не настояла, и он повез меня в школу.

А потом…

Я пытаюсь отогнать то, что видела и слышала: взрыв, крики… и… и…

В прошлое возврата нет, нельзя забывать об этом. Папа спас меня. Правда же?

Но его последними словами были «прости», как будто ему было за что просить прощение.

А потом… потом… Он умер. Он правда умер. Ведь так?

Они забрали его. Положили в мешок и увезли. Но куда?

«Папочка?»

Но он не ответил. Не может и уже никогда не ответит.

Я обняла себя за плечи и разрыдалась.

Я осторожно стучусь в дверь Авы, но ответа так и не получаю. Что мне делать?

Я медлю и заглядываю в комнату. Горит только маленькая прикроватная лампа, и глаза не сразу привыкают к полумраку. Ава сидит на диване с прямой спиной и кутается в халат. Бледная, щеки ввалились, будто она разом похудела, или из нее вышибли дух, и я пытаюсь поставить себя на ее место: что, если бы умер мой папа? Это легко могло произойти. Мы оба были в паре метров от смерти.

Она посмотрела на меня, но не шевельнулась, и я прикрыла дверь.

Я стояла молча.

– Мне жаль. Не знаю, что еще сказать, – наконец выдавила я.

Она покачала головой – едва уловимое движение в тусклом свете.

– Я тоже, – выдыхает она.

Я подхожу к ней, сажусь рядом и беру ее холодную руку. Она приваливается ко мне, будто ищет опоры. И мы долго сидим рядом, не шевелясь. Наконец ее дыхание выравнивается, похоже, она засыпает.

Шторы открыты. Начинается восход, и я вижу великолепный рассвет, яркими полосами расчерчивающий небо.

Алый купол укрывает затопленный кровью Лондон. Ему никогда уже не оправиться.

Я просыпаюсь медленно. Все тело затекло, онемело. Один бок замерз, другой согрелся – кто-то ко мне прижимался? Я открыла глаза. Сэм. Спит на диване в гостевой комнате ее дома, и сначала я теряюсь, а потом вспышкой боли приходит осознание.

Папочка.

В дверь стучат. Я отодвигаюсь подальше, но встать не успеваю – в комнату заглядывает Пенни, как раз когда Сэм просыпается и начинает потягиваться и зевать.

– Не хотела мешать, но вам обеим следует поесть. Можете спуститься через полчаса, или я пришлю что-нибудь наверх.

– Папа дома? – спрашивает Сэм.

– Недавно вернулся. Сказал, что присоединится к завтраку.

– Дай нам минутку, – просит Сэм, и Пенни скрывается за дверью. – Ты хочешь позавтракать тут или внизу?

Я молча смотрю на нее. Завтракать с ней и ее отцом? В той столовой с длинным столом? Может, и ее мама придет. Я качаю головой.

– Останусь тут.

– Ладно. – Она медлит. – Не возражаешь, если я спущусь? Хочу узнать, что происходит.

– Иди. Расскажешь потом, – выдавила я.

– Ты уверена?

– Да. Иди.

– Думаю, мне тоже не помешает душ, – решила Сэм. Она неловко поднимается, и я замечаю синяки на щеках.

– Ты поранилась?

– Нет. Не очень серьезно. Долгая история, потом расскажу.

– Ладно. Иди в душ.

Сэм уже направляется к двери, но вдруг возвращается и коротко целует меня в щеку.

– Я попрошу Пенни прислать тебе завтрак.

И она исчезает, закрыв за собой дверь, а на щеке остается след поцелуя.

Она хочет расспросить отца о происходящем? Мозг, кажется, отказывается нормально работать. Ее наверняка интересует Лондон.

Я встаю и иду в ванную. Мою руки и замечаю, что моя одежда, которую я вчера оставила на полу, когда наконец решила принять остывшую к тому времени ванну, исчезла. Чистые, аккуратно сложные вещи нашлись на стуле в комнате.

Я беру пульт от телевизора и, не снимая вчерашнего халата, забираюсь в кровать. Нужно поспать, я знаю, но все еще не могу поверить в случившееся и надеюсь, что стоит закрыть глаза, и все исчезнет, растворится, как сон или кошмар. Но сегодня утром ничего не изменилось, и я еще не готова провалиться в небытие.

Я включаю новости.

Экран заполняют сцены вчерашних ужасов. Я вздрагиваю от каждого сообщения. В Лондоне было семь смертников. Все молодые, как тот, которого мы видели, – подростки, моложе меня, судя по лицам. Почему они решили так поступить с собой, с людьми? С моим папой?

Везде алые надписи – А2, Анархия Для Всех Абсолютна. А ведь правительство во главе с премьер-министром утверждали, что уничтожило эту группировку.

Они ошиблись, и вот кошмарное тому доказательство. Люди требуют отставки Пауэлл.