Врач Валентина Наумовна охала и ужасалась:

— Что будет?! Что будет?! Давайте их прямо в изолятор! Они уже все, наверное, простужены!..

— Ничего не случится. Не растают, не сахарные! — успокаивал ее Валерий и принимался за очередную кровать.

Малышей собрали в столовой, и наши девчонки устроили им обтирание. Руководила этим Таня Захарова. Откуда у нее, такой слабой и хрупкой, взялось столько энергии, сам не понимаю. Справилась она с ними быстро, решительно и еще покрикивала на Маю и Олю:

— Три этого!.. Бери того!..

Ливень сразу оборвался, словно сверху его кто-то ножом отрезал. Тотчас же выглянуло солнце, небо распахнулось, как огромное окно, и лес засверкал, осыпанный серебряными каплями. Сразу стало тихо, и радио тоже замолчало. Малыши закричали «ура» и как горох посыпались из столовой, побежали к лужам пускать лодочки.

— Пускай, пускай бегут! — махнул рукой Демьян Захарович. — Занятное дело…

Завтракали мы в две смены, потому что правое крыло столовой было заставлено кроватями. Демьян Захарович ел за одним столом с Валерием и Ваней Шумиловым. Они потребовали по две порции и о чем-то весело разговаривали. Я только слышал, как начальник сказал Валерию:

— Твои, Валерий, молодцы! Дружный коллектив. Сегодня же отметим их на вечерней!

Под столы с нашей одежды натекли огромные лужи. Один Женька Быков оставался сухим. Он ел левой рукой, а под правой держал свой пакет, который сумел уберечь от дождя.

Я ел и думал о том, что у нас пропадет половина дня. Надо поставить кровати и постели на место, поправить палатки. А когда же готовиться к костру?.. И тут вдруг новая история. В столовую влетела Нин-Вас.

— Боже мой! Боже мой! Все оформление пропало! — И она велела всем посмотреть на щиты и плакаты, которые висели на деревьях.

Ливень помыл их так основательно, что половина из них стала просто чистой фанерой, а остальные напоминали старые размазанные палитры художников.

— Сейчас же снимайте их и несите к зеленому театру. Пусть художники восстановят… Валерий, я полагаюсь только на тебя… Только на тебя!

Мая подмигнула мне и кивнула в сторону Нин-Вас.

Да, видимо, старшая наконец-то оценила нашего Валерия. Ради этого нам стоило еще потрудиться.

Отряд разбился на две группы. Одна занялась ремонтом палаток, другая — снимала щиты и носила их в зеленый театр.

Лагерь напоминал цыганский табор. Кровати стояли возле палаток, на ветках сушились простыни, а на веревках матрацы. До самого обеда кипела работа. Зато порции дали обильные, как никогда, и сами повара расхаживали по столовой и предлагали добавки. Валентина Наумовна бегала от стола к столу и хватала малышей за головы, в кармане ее халата позвякивали градусники.

Мертвый час был отменен. Физкультурник поочередно с отрядами делал разминки, чтобы предупредить простуду. Валерий подошел ко мне и сказал:

— Поработали-то мы поработали, а вот что с концертом будет, не знаю.

— Из кожи вылезем, а подготовимся! — заверил я.

— Говорить легко, — покачал головой Валерий. — Ты хоть про частушки-то не забыл? Это очень важно!.. Да, и вот еще что. Есть у меня одна пионерская песня, старая… У нас в лагере когда-то пели «Про Васю». — Он порылся в нагрудном кармане и вытащил размокший от воды листок. — Вот, специально вспомнил. К ней бы концовку новую, нашу, понимаешь? — И вслух прочитал припев:

Эх, брат Вася,

Скажи, в каком ты классе?

Скажи, какой дружины ты, отличный пионер?..

— Неплохо. А музыка?

— Музыку я напою Жоре, только сделай…

Я взял блокнот и карандаш и пошел искать тихое место для работы.

В палатке было еще сыро, в столовой — грязно и шумно. Я направился в «зеленый театр», на полянку, где стоял столик, а стульями к нему служили пеньки.

Возле эстрады невольно остановился. Здесь в кучу были свалены размытые щиты, а художники трудились над панно. Только теперь я вспомнил, что Нин-Вас на одной из линеек рассказывала: «У меня для встречи секретаря будет особый сюрприз — панно «Наш лагерь». Оно будет огромным, и вся наша жизнь будет в нем отражена…» Смотрю на рисунок и удивляюсь: для чего он? Это что-то вроде географической рельефной карты, на которой горы, и леса, и реки, и всюду виднеются либо палатки, либо пионеры, идущие строем. В общем весь план наших лагерных мероприятий… Зачем в лагере рисовать палатки и лес? Ведь, все это есть, только получше, чем нарисованное…

Частушки у меня писались как-то сами собой. Я думал о Валерии, о предстоящем концерте, и строчки из-под карандаша так и лезли.

Мимо пробежали Мая и Оля. Они засмеялись и помахали мне руками.

— Пиши, поэт, пиши! Мы тебе не будем мешать!

Репетировали весь вечер. Пел хор, повторяли упражнения художественной гимнастики. Сашка сто раз танцевал лезгинку, а Оля, Мая и Зинка растянули простыню и делали за ней какие-то непонятные движения. Венька и Павлик нигде не показывались. Конечно, они сидят в штабе и строят ракету. Интересно, неужели все у них выйдет так, как задумано?

Отбой сделали раньше на полчаса, потому что все очень устали. Я лег и сразу вспомнил, что завтра воскресенье, день свидания с родителями. Наконец-то приедет папа или мама, и все прояснится. Я начал снова думать о доме. Сегодня мама, наверное, беспокоилась обо мне. Ведь такой же ливень был и в городе. Она всегда почему-то против палаток…

— Что ты там ворчишь и вертишься? — спросил Женька. — Думаешь, завалим концерт? Не волнуйся! Я такой номер отколю — все закачаются!

Я хотел ему что-то ответить, но не успел. Глаза сами закрылись, и я, наверное, заснул.

Будут, не будут…

С самого рассвета на главной аллее стучали молотки. Стук то удалялся, то приближался. Слышался голос Нин-Вас: «Эти — сюда!.. Те — туда! Ровнее, еще правее!..»

Это к деревьям прикрепляли восстановленные щиты и плакаты. Краски на них сверкали ярко, весело, и все вокруг тоже было новым, словно свежевыкрашенным: и голубое небо, и трава, и деревья. Даже солнце казалось до блеска начищенным.

День удался на славу. С самого утра у забора стали появляться родители. Первые поезда приходят задолго до подъема, и за оградой образовалось что-то вроде весеннего базара. На лужайках лежали цветные коврики с продуктами, а вокруг них сидели родители, бегали младшие