Он стоял посреди белого и, судя по всему, безграничного пространства. Линии горизонта видно не было, почва матово-белого цвета сливалась вдалеке с таким же белым небом. На поверхности земли через неравные промежутки были разбросаны набранные черным шрифтом фрагменты текста, придававшие пейзажу легкую рельефность; в каждом фрагменте было слов по пятьдесят. Тогда он понял, что находится внутри книги, и ему стало любопытно, не рассказывается ли в ней история его жизни. Всматриваясь в строки, попадавшиеся ему по пути, Джед убедился, что так оно и есть: ему удалось разобрать несколько имен – Ольга, Женевьева, – но никакой конкретной информации он не почерпнул, слова чаще всего были зачеркнуты или с остервенением стерты, прочесть их не представлялось возможным, кроме того, то и дело возникали новые имена, ничего ему не говорящие. Направление временной оси тоже не поддавалось определению: следуя строго по прямой, Джед пару раз наткнулся на Женевьеву – ее имя шло сразу после Ольги, хотя он был уверен, совершенно уверен, что Женевьеву он уже никогда не увидит, а вот Ольга, возможно, еще даст о себе знать.

Его разбудили громкоговорители, объявляющие посадку на парижский рейс. Попав наконец к себе на бульвар Л’Опиталь, он немедленно позвонил Уэльбеку, и тот опять почти сразу ответил.

– Значит, так, – сказал Джед, – я придумал. Дарить вам картину я не буду, лучше напишу ваш портрет и потом вам его подарю.

Он подождал; его собеседник на том конце провода хранил упорное молчание. Джед моргнул, ослепленный солнечным светом, заливавшим мастерскую. На полу посреди комнаты все еще валялись растерзанные останки «Дэмиена Херста и Джеффа Кунса, деливших арт-рынок». Поскольку молчание затягивалось, Джефф добавил:

– Но денежное вознаграждение вовсе не отменяется. Считайте, что это надбавка к десяти тысячам евро. Мне правда хочется сделать ваш портрет. Среди персонажей моих картин еще никогда не было писателя, и я чувствую, что момент настал.

Уэльбек не произнес ни слова, и Джед всерьез забеспокоился; наконец, после трехминутной паузы, тот ответил вязким от спиртного голосом:

– Не знаю. Вряд ли я смогу часами вам позировать.

– Да что вы, зачем! Сеансы позирования – это вчерашний день, пойди уговори их, все зашиваются либо воображают, прикидываются, не знаю, но человека, который согласится простоять неподвижно хотя бы час, днем с огнем не найти. Нет, если я соберусь писать ваш портрет, то приеду и сфотографирую вас. Мне понадобится ряд общих планов, в том числе вашего стола и того, что на нем лежит. И еще детальные снимки рук, кожи. А потом уж я сам со всем этим разберусь.

– Ладно, – ответил писатель без особого восторга. – Я согласен.

– Сумеете вы выкроить день или неделю?

– Выкроить – вряд ли. Большую часть времени я ничего не делаю. Сообщите, когда соберетесь приехать. Всего доброго.

Рано утром Джед позвонил Францу, тот страшно воодушевился и предложил ему тут же зайти в галерею. Он ликовал, буквально потирая руки от удовольствия, Джеду редко приходилось видеть его в таком возбуждении.

– Ну теперь нам все карты в руки… Вот увидишь, мы наделаем шуму. Для начала надо выбрать пресс-атташе. Я подумываю о Мэрилин Прижан.

– Мэрилин?

– Ты знаешь ее?

– Да. Она занималась моей первой выставкой. Я отлично ее помню.

Как ни странно, годы пошли Мэрилин на пользу. Она немного похудела и очень коротко подстриглась, решившись в конце концов последовать советам женских журналов – а что прикажете делать с такими прямыми тусклыми волосами, посетовала она; узкие кожаные брючки в обтяжку и кожаная же приталенная куртка дополняли обманчивый look интеллектуалки-лесбиянки, на которую, если повезет, могли клюнуть юноши робкого десятка. Короче, вылитая Кристин Анго*, но посимпатичнее. А главное, ей удалось избавиться от хронического шмыганья носом. – Я на это жизнь положила, – призналась Мэрилин. – Все отпуска проводила на разнообразных бальнеологических курортах, но в итоге мне нашли подходящее лечение. Раз в неделю я хожу на серные ингаляции, и, знаете, помогает. Пока, во всяком случае, я про это забыла.

* Кристин Анго (род. 1959) – французская писательница.

Даже голос у нее стал громче, отчетливее, теперь она делилась подробностями своей сексуальной жизни с изумившим Джеда бесстыдством. Когда Франц похвалил ее загар, она ответила, что ездила зимой на Ямайку.

– Потрахалась вволю, – добавила она. – Ну, бля, я вам скажу, мужики там суперские.

Он удивленно поднял брови, но Мэрилин уже сменила тему, вытащив из рыжеватой кожаной сумки, на сей раз весьма элегантной, от Гермеса, толстую синюю тетрадь на спирали.

– Да, это вечные ценности, – с улыбкой сказала она Джеду. – КПК у меня по-прежнему нет… Но все-таки я иду в ногу с прогрессом. – Она достала флешку из внутреннего кармана куртки. – Я скинула сюда три отсканированные статьи о твоей мишленовской выставке. Они нам очень пригодятся.

Потрясенный Франц покачал головой, бросив на нее недоверчивый взгляд.

Мэрилин откинулась на стуле и потянулась.

– Я пыталась следить за твоей работой… – сообщила она Джеду. Она перешла с ним на «ты», это тоже было что-то новенькое. -Хорошо, что ты не выставился раньше, многие арт-критики не вписались бы в твой поворот, а уж Пепита Бургиньон и подавно, хотя она и так никогда ничего не понимала в том, что ты делаешь.

Она закурила тонкую сигариллу – просто вечер сюрпризов какой-то – и продолжала:

– А нет выставок – нет и повода высказаться. Если теперь они захотят написать хвалебную статью, у них не будет ощущения, что они сами себе противоречат. Впрочем, я согласна с вами, что надо сразу нацеливаться на англосаксонские журналы, тут нам пригодится имя Уэльбека. Каким тиражом вы собираетесь издавать каталог?

– Пятьсот экземпляров, – отозвался Франц.

– Мало, давайте тысячу. Мне только для пресс-службы триста штук понадобится. Мы разрешим перепечатывать отрывки из текста, сколько угодно; надо договориться с Уэльбеком или Самюэльсеном, его агентом, чтобы они не вставляли нам палки в колеса. Франц рассказал мне про портрет. Отличная идея, поздравляю. На момент открытия выставки это будет твоя последняя работа, шикарно! Мы так пропиаримся, мама не горюй.

– Классная девка, – заметил Франц, когда она ушла. – Я знал ее понаслышке, но никогда не работал с ней.

– Она очень изменилась, – сказал Джед. – Ну в личном плане. А в профессиональном все та же. Поразительно, что люди делят свою жизнь на две половины, никак не связанные между собой и совершенно не влияющие одна на другую. Я всегда удивляюсь, как им это ловко удается.

– Ты и впрямь много времени посвятил труду… профессиям, – продолжил Франц, едва они сели за столик «У Клода». – Как никто из известных мне художников.

– А что точнее всего характеризует человека? Какой вопрос мы прежде всего задаем, когда хотим узнать о его положении в обществе? В некоторых социумах интересуются для начала, женат ли он, есть ли у него дети; у нас же в первую очередь интересуются профессией. Западного человека характеризует его место в производственном процессе, а не статус племенного кобеля.