Торговая деятельность по Оке получила новую силу с тех пор, как берега этой реки покрылись городками. Ока все более и более становилась главным путем сообщения между Болгарией и южной Русью.[95] Старинные города Муром и Рязань, по-видимому, отличались своею зажиточностью. Читая слова упомянутого сказания о том, как татары, взявши Рязань, между прочим, «и все узорочье нарочитое, богатство черниговское и киевское поимаша», можно подумать, что в этом городе проживали с своими товарами купцы из южной Руси. Из Болгарии приходили сюда хлеб, металлические изделия, жемчуг, шелковые и бумажные ткани и другие предметы роскоши; южнорусские купцы привозили преимущественно греческие товары: разного рода паволоки, драгоценное оружие и церковные украшения; нет сомнения, что и новгородцы посещали Оку и привозили немецкие изделия, вина, оружие, полотняные ткани и пр. Князья, конечно, покровительствовали торговле, которая доставляла им все средства к изобилию и роскоши, между тем, как собственные их земли были богаты только сырыми материалами: мехами, воском, скотом и пр. С XI ст. прекратился один из торных путей древней России: из Оки по Дону и Сурожскому морю в богатую Тавриду. Пришли свирепые половцы и заняли все южные степи. Если киевские князья должны были высылать войска для того, чтобы конвоировать греческие суда по Днепру, то на Дону и подавно не было возможности плавать мирным купцам. До какой степени этот путь пришел в забвение к началу XIII в. можно отчасти заключить из рассказа о принесении корсунской иконы. Евстафий совсем не слыхал о Рязанской земле, и не знает, в какую сторону она лежит; только от некоторых опытных людей узнает он, что можно достигнуть Рязани, отправившись вверх по Днепру; но что ему надобно будет проходить через землю поганых половцев. Так как путь между Днепром и Окой не был безопасен, он выбрал другой гораздо длинней, но зато более спокойный, вокруг Западной Европы. Впрочем, тоже самое сказание обнаруживает, что Рязань находилась в непосредственных сношениях с жителями греческих областей и даже с византийским двором. Такие сношения поддерживались преимущественно духовными лицами, которые всегда находили в России почет и ласковый прием. Еще прежде Евстафия явился в Рязани Ефросин и поставлен был в епископы; он принес с собой икону Божьей Матери Одигитрии с Афонской горы, по чему и назван Святогорцем. Сюда же относится предание об иконе Иоанна Богослова, присланной патриархом в дар рязанскому князю[96]. Далее, в похвальном слове рязанским князьям говорится, что они «ко греческим царем велику любовь имуща, и дары у них многи взимаша». После этого можно подумать, что супруга Федора Юрьевича Евпраксия, происходившая, по словам предания, из царского рода, была именно византийская (если не половецкая) принцесса. Такие отношения знакомили отчасти высшее сословие с греческой цивилизацией, а присутствие образованного духовенства могло оказывать благодетельное влияние на распространение грамотности.

Итак, около двадцати лет протекло со времени последней усобицы. Рязань находилась в мирных, если не в дружеских отношениях с соседними княжествами. Даже половцы, по-видимому, прекратили свои набеги и опустошения в больших размерах. Великий рязанский князь Юрий умел приобрести уважение младших родичей и держать их в согласии между собой. Княжество заметно начинало оправляться после погромов Всеволода III и стремилось превратить недавнее подчинение Владимиру в отношения, основанные на равных правах. Но кратковременное затишье, которое господствовало тогда на юго-восточной украйне России, можно сравнить с морским штилем перед бурей.

Источники. — Сказание о нашествии Батыя. — 1237 год. — Юрий Игоревич приготовляется к защите. — Гибель княжеского семейства. — Разорение городов. — Бвпатий Коловрат. — Ингварь Игоревич. 1237–1252 гг. — Олег Игоревич. 1252–1258 гг. — Роман Ольгович. 1258–1270 гг. — Сыновья и внуки Романа. 1270–1327 гг. — Неудачная борьба с Москвой. — Иван Коротопол и Александр Михайлович Пронский. Сыновья Александра. 1327–1350 гг. — Новые границы княжества. — Червленый Яр. — Приобретения на западе и потеря Коломны. — События в Муроме. — Св. епископ Василий. — Христианские князья в Мещере. — Набеги кочевников. — Политика рязанских князей в отношении к соседям. — Новая столица

Бедствия татарских нашествий оставили слишком глубокий след в памяти современников для того, чтобы мы могли пожаловаться на краткость известий. Но это самое обилие известий представляет для нас то неудобство, что подробности разных источников не всегда согласны между собой; такое затруднение встречается именно при описании Батыева нашествия на Рязанское княжество. Летописи рассказывают об этом событии хотя подробно, но довольно глухо и сбивчиво. Большая степень достоверности, конечно, за северными летописцами нежели за южными, потому что первые имели большую возможность знать рязанские происшествия сравнительно со вторыми. Воспоминание о борьбе Рязанских князей с Батыем перешло в область народных преданий и сделалось предметом рассказов более или менее далеких от истины. На этот счет даже есть особое сказание, которое можно сравнить, если не со «Словом о полку Игореве», то, по крайней, мере с «Поведением о Мамаевом побоище».

Описание Батыева нашествия стоит в связи с рассказом о принесении Корсунской иконы и очень может быть отнесено к одному автору. Уже сам тон рассказа обнаруживает, что сочинитель принадлежал к духовному сословию. Кроме того, приписка, помещенная в конце сказания, прямо говорит, что это был Евстафий, священник при Зарайском храме Св. Николая, сын того Евстафия, который принес икону из Корсуня. Следовательно, как современник событий, о которых рассказывал, он мог передать их с достоверностью летописи, если бы не увлекся явным желанием возвеличить рязанских князей и своим риторическим многословием не затемнил сущность дела. Тем не менее с первого взгляда заметно, что сказание имеет историческую основу и во многих отношениях может служить важным источником при описании рязанской старины. Трудно отделить, то что здесь принадлежит Евстафию, от того, что прибавлено впоследствии; сам язык, очевидно, новее XIII столетия. Окончательную форму, в которой оно дошло до нас, сказание, вероятно, получило в XVI в.[97] Несмотря на свой риторической характер, рассказ в некоторых местах возвышается до поэзии, например, эпизод о Евпатии Коловрате. Сами противоречия иногда бросают отрадный свет на события и дают возможность отделить исторические факты от того, что называется цветами воображения.