знаменит, что не женат, — загадочно проговорил он.

— А какая из этих причин мешает вам быть вежливым?

— Какую вы предпочтете.

— Откровенно говоря, я предпочитаю вежливость всему.

— Ас вами всегда все вежливы?

— Всегда… когда надо. — Он ничего не ответил, и она продолжала: — Разве вы не признаете брак?

— Признал бы, если б не надо было жениться на женщине. — Она равнодушно пожала плечами. Джонсу невыносимо было казаться дураком, особенно перед таким, как ему казалось, пустым существом, и он выпалил, ненавидя себя за это: — Я вам не нравлюсь, правда?

— О нет, мне вообще нравятся люди, которые думают, что они еще чего-то не знают, — сказала она равнодушно.

— Что вы этим хотите сказать? — «Зеленые они или серые?» Джонс исповедовал веру в то, что с женщинами надо обращаться нагло. Он встал, и стол медленно откатился, когда он его обходил. «Хорошо бы стать более ловким», — смутно мелькнуло у него. И эти трижды проклятые брюки! «Она права, — честно сказал себе он. — Как бы я на нее посмотрел, если б она появилась в бабушкиной кофте». Он видел ее рыжеватые волосы, хрупкую покатость плеча. «Положу сюда руку, а когда она повернется — моя рука скользнет вниз».

Не подымая головы, она вдруг спросила:

— А дядя Джо рассказал вам про Дональда? («О черт», — подумал он.) Забавно! — продолжала она, и ее стул скрипнул, когда она подымалась. — Мы, видно, оба решили поменяться местами! — Она встала, стул деревянно вырос перед ним, и Джонс остановился, нелепый, одураченный. — Вы — на мое место, а я — на ваше, — добавила она, обходя стол.

— Вот дрянь! — ровным голосом оказал Джонс, и ее зеленовато-синие глаза прошлись по нему спокойным, как вода, взглядом.

— Почему вы это оказали? — спросила она негромко.

Джонс, несколько облегчив душу, решил, что в ее глазах снова мелькнуло любопытство. «Я был прав», — восхитился он.

— Вы сами знаете почему.

— Смешно, что только немногие мужчины знают, насколько женщинам нравится такое обращение, — неожиданно сказала она.

«Интересно, любит она кого-нибудь? Наверно, нет или же — как тигр любит мясо».

— А я непохож на всех мужчин, — сказал он.

Ему показалось, что в ее глазах мелькнула насмешка, но она просто вежливо зевнула. Наконец-то он нашел ей место в животном царстве. Гамадриада, тоненькая, усыпанная алмазами.

— Но почему Джордж за мной не приезжает? — сказала она, словно отвечая на его невысказанные мысли и прикрывая зевок кончиками тоненьких капризных пальцев. — Так скучно — кого-то ждать!

— Да. А кто такой Джордж, позвольте вас спросить?

— Позволяю!

— Так кто же он такой? («Нет, она не в моем вкусе».) А я-то решил, что вы тоскуете по дорогому усопшему!

— Усопшему?

— Да, по этому остролицему Генри или Освальду, как его там.

— А-а, вы про Дональда?

— Ну, ладно, пусть будет Дональд.

Она посмотрела на него равнодушными глазами. «Даже рассердить ее не могу», — с раздражением подумал он.

— Знаете, вы невозможный человек.

— Ну и пускай. Да, я такой, — со злостью сказал он. — Но ведь я-то не был невестой Дональда. И Джордж не за мной должен приехать.

— Почему вы такой злой? Потому что я вам не позволяю трогать меня?

— Ну, милая моя, если б я вас захотел тронуть, я бы давно это сделал.

— Неужели? — В ее тоне прозвучала вежливая, издевательская насмешка.

— Конечно. Не верите? — Он расхрабрился от звука собственного голоса.

— Не знаю… Только какая вам от этого польза?

— Никакой. Вот почему я вас и не трогаю.

Ее зеленые глаза снова взглянули на него. Редкое старое серебро на буфете матово переливалось под высоким оконцем с цветным стеклом, похожим на фонарь над входной дверью; ее белое платье светилось по другую сторону стола; он представлял себе ее длинные стройные ноги: Аталанта[12], остановленная на бегу.

— Почему вы себе лжете? — спросила она с любопытством.

— Потому же, почему и вы.

— Я?

— Конечно. Вам хочется поцеловаться со мной, а вы затеваете всю эту дурацкую волынку.

' — Знаете что, — сказала она раздумчиво, — кажется, я вас ненавижу.

— Не сомневаюсь. Я-то хорошо знаю, что я вас ненавижу до чертиков.

Она передвинулась, свет косо упал на ее плечи, и, став как будто совсем другой, она словно выпустила его из плена.

— Пойдем в кабинет. Хотите?

— Хочу. Ваш дядя Джо, наверно, уже избавился от своей посетительницы.

Он встал, и они посмотрели друг на друга через стол с остатками еды. Но она не двинулась с места.

— Ну? — сказала она.

— После вас, мэм! — ответил он с нарочитым почтением.

— А я передумала. Лучше я подожду тут, поговорю с Эмми, если не возражаете.

— Почему — с Эмми?

— А почему бы и нет?

— А-а, понимаю. С Эмми вы в безопасности, она-то, наверно, не захочет вас тронуть. Правильно или нет? — (Она мельком посмотрела на него.) — В общем, вы хотите сказать, что, если я уйду из комнаты, вы останетесь?

— Как хотите. — И, словно забыв о нем, она разломила печенье над тарелкой, капнула туда воды из стакана.

Толстый Джонс, тяжело двигаясь в чужих брюках, снова стал обходить стол. Когда он подошел к ней, она слегка повернулась на стуле и протянула руку. Он почувствовал в своей пухлой, влажной ладони тонкие косточки пальцев, их нервную, беспомощную мускулатуру. Такие никчемные. Бесполезные. Но прекрасные в своей бесхарактерности. Прекрасные руки. И хрупкость этих рук остановила его, как каменная стена.

— Эмми, — позвала она ласково, — пойди сюда, душенька! Мне надо тебе показать одну вещь!

В дверях показалась Эмми, с ненавистью глядя на обоих, и Джонс быстро сказал:

— Будьте добры, мисс Эмми, принесите мои брюки!

Эмми посмотрела на него, потом на нее, пренебрегая немой просьбой девушки. «Ого, а у Эмми свои претензии», — подумал Джонс. Эмми скрылась, и он положил руки на плечи девушки.

— Ну, что вы теперь будете делать? Позовете старика?

Она посмотрела на него через плечо, из-за непреодолимого барьера. Злость вспыхнула в нем, он нарочно смял ее рукав.

— Пожалуйста, не мните мне платье, — сказала она ледяным голосом. — Что ж, если вам так невмоготу… — И она подняла к нему лицо.

Джонсу стало стыдно, но из мальчишеской гордости он уже не мог остановиться. Ее лицо, хорошенькое и бесцветное, как пересечение отвлеченных плоскостей, придвинулось к его лицу, губы, сомкнутые и равнодушные, были безответны и холодны, и Джонс, стыдясь себя и злясь на нее за это, с тяжеловесной иронией пробормотал:

— Благодарю вас!

— Не за что! Бели вам это доставило удовольствие — пожалуйста. — Она встала. — Пропустите меня, пожалуйста!

Он неловко посторонился. Ее ледяное вежливое равнодушие было невыносимо. Какой он дурак! Так все испортить!

— Мисс Сондерс, — выпалил он. — Я…