— Рудольфо? Мне можно войти?

Рудольфо стоял за стойкой, протирая стаканы. Когда он увидел Джорджа, он замер. На лице начала появляться широкая улыбка.

— Джордж, друг мой. — Он поставил стакан и вышел из-за стойки, как бы желая обнять Джорджа.

Джордж смотрел на него с осторожностью.

— Ты не собираешься меня бить?

— Это ты должен меня побить. Но я не знал. Мне только сегодня утром Росита сказала, что сеньорита твоя дочь. Почему ты мне вчера не сказал, что это твой ребенок? Я даже не знал, что у тебя есть ребенок. И такая красавица…

— Рудольфо, произошла ошибка…

— И это моя ошибка. Ты, должно быть, думаешь, ну что он за человек — отказать и услуге старому другу и его ребенку?

— Но…

Рудольфо поднял руку:

— Никаких «но». Ну, шестьсот песет, — пожал он плечами, — не растут на деревьях, но и не разорят меня.

— Рудольфо…

— Друг мой, еще одно слово, и я буду думать, что ты меня не простил. Заходи, давай вместе выпьем коньяку…

Невозможно. Он отказывался выслушать правду, а Джордж не собирался ее запихивать ему в глотку. Он попросил слабым голосом:

— Мне лучше кофе.

Рудольфо пошел крикнуть, чтобы принесли кофе, а Джордж уселся на один из табуретов у бара и зажег сигарету. Когда вернулся Рудольфо, он сказал:

— Ты получишь свои деньги назад. Мы можем послать телеграмму в Лондон…

— Придется ехать в Сан-Антонио, чтобы послать телеграмму.

— Да, правильно. Как ты считаешь, сколько дней на нее уйдет?

Рудольфо неопределенно пожал плечами:

— Два-три дня. Может, неделя. Это не важно. Ради шестисот песет я могу подождать и неделю.

— Ты хороший человек, Рудольфо.

— Но я умею сердиться. Ты знаешь, что я умею сердиться.

— Все равно ты хороший человек.

Кофе принесла Росита — нечаянный источник всех неприятностей. Джордж смотрел, как она ставила крошечные чашки, и говорил себе, что по уши погряз в обмане. И еще он понял, с небольшим замиранием сердца, что уже незачем просить Рудольфо о еще одном одолжении. Если Селина должна оставаться дочерью Джорджа, то не было никакого смысла в том, чтобы ей перебираться в гостиницу в Кала-Фуэрте.

Селину разбудила Перл. Она всю ночь прогуляла, устала от охоты, и ей нужно было мягкое местечко, чтобы поспать. Она вошла в «Каза Барко» через террасу, легко вскарабкалась по лестнице на галерею и почти беззвучно запрыгнула на кровать. Селина открыла глаза и посмотрела прямо в белую усатую морду Перл. Глаза у Перл были зеленые, как нефрит, темные зрачки от удовольствия сузились. Она немного собрала простыни, устраивая себе гнездышко, а затем устроила свое пушистое тельце в изгибе тела Селины и заснула.

Селина повернулась на другой бок и туг же заснула.

Во второй раз ее разбудили намного грубее:

— Давайте же, пора вставать. Одиннадцать часов. Ну, давайте же.

Ее потрясли, и когда она открыла глаза, на краю кровати сидел Джордж Дайер.

— Пора просыпаться, — снова сказал он.

— М-м-м?

Кошка все еще лежала на ней, восхитительно тяжелая и теплая. Когда она смогла сфокусировать взгляд, Джордж показался громадным. На нем была голубая хлопчатобумажная рубашка, и он так мрачно смотрел на нее, что у Селины замерло сердце.

— Пора просыпаться.

— Который час?

— Я уже сказал. Почти одиннадцать. Мне надо с вами поговорить.

— А-а. — Она приподнялась и поискала подушки, которые куда-то исчезли. Джордж наклонился, поднял их с пола и положил ей за спину.

— Теперь послушайте, — сказал он. — Я виделся с Рудольфо…

— Он все еще сердится?

— Нет, не сердится. Уже нет. Видите ли, Рудольфо, а значит, и вся деревня, считают, что вы и впрямь моя дочь. Вы ведь знаете, почему они так думают, да? Потому что ваш таксист-пьяница, черт бы его побрал, так им сказал.

— Ох, — пробормотала Селина.

— Да. Ох. Вы говорили таксисту, что я ваш отец?

— Да, — призналась она.

— Ради всего святого, почему?

— Мне пришлось, чтобы он привез меня сюда. Я сказала: «Мой отец заплатит за проезд», и только так смогла его уговорить.

— Вы не имели права так делать. Втягивать невинного человека…

— Вас?

— Да, меня. Я теперь увяз по самую макушку.

— Мне и в голову не могло прийти, что он расскажет всей деревне.

— Он и не рассказывал. Он рассказал Росите, девушке, что работает в баре Рудольфо. А Росита рассказала Томеу. А Томеу рассказал матери. А Мария — официальная радиостанция этой части острова.

— Понятно, — сказала Селина. — Простите. Но разве мы не можем рассказать им правду?

— Не теперь.

— Почему не теперь?

— Потому что у людей здесь… — он осторожно подбирал слова, — очень строгие моральные принципы.

— Тогда почему же вы оставили меня вчера на ночь?

Он вышел из себя:

— Из-за грозы. Из-за ссоры с Рудольфо. Потому что другого выхода не было.

— И вы сказали, что я ваша дочь?

— Я не сказал, что вы не моя дочь.

— Но вы слишком молоды. Мы уже вчера это обсуждали.

— Никто об этом не знает.

— Но это неправда.

— Это было неправдой и тогда, когда вы говорили таксисту.

— Да, но я не знала, что это неправда!

— А я знаю. Все? Что ж, прошу прощения, если оскорбил ваши принципы, но эти люди — мои друзья, и я не хочу их разочаровывать. Не то чтобы они питают много иллюзий в отношении меня, но они по крайней мере не считают меня лжецом. — Она по-прежнему выглядела обеспокоенной, поэтому он сменил тему: — Теперь, что касается денег. Вы говорите, что мы можем послать телеграмму в ваш банк…

— Да.

— Но не из Кала-Фуэрте. Нам придется поехать в Сан-Антонио, чтобы послать телеграмму. Мы можем послать ее прямо в банк или — это мне пришло в голову по дороге домой — можем связаться с вашим адвокатом…

— Ах, нет, — сказала Селина с такой горячностью, что Джордж с удивлением поднял брови.

— Почему — нет?

— Давайте просто пошлем телеграмму в банк.

— Но ваш адвокат может прислать сюда деньги гораздо быстрее.

— Я не хочу посылать телеграмму Родни.

— Он вам не нравится?

— Не в этом дело. А в том, что… в общем, он считал просто безумием, что я отправляюсь разыскивать отца.