— Паоло, я думаю о твоем отце. Он бы не стал этого делать. Он был хорошим и любил меня.

Пол вдруг понял, что она сейчас расплачется. Как и следовало ожидать, сердитая фаза опьянения сменялась грустной. Но он никогда к этому не готовился. Даже если бы и мог.

— Я просто… просто хочу…

— Знаю, мама, — сказал он.

— Если бы он только…

— Понимаю.

— В этом доме, знаешь. Я думаю о нем.

— Я тоже.

— Тогда мы были счастливы. Мы любили друг друга, и у нас был ты. И нам не было дела до остального. Ты помнишь хоть что-то?

— Немного, — сказал он.

То, что ему рассказывали о нем, почти заглушало немногие слабые ростки собственной памяти.

Он снова и снова спрашивал себя об одних и тех же вещах, желая, чтобы его наконец перестали терзать эти вопросы. «Если мы были тогда так счастливы, почему это кончилось? Что с ним произошло? Как мог он допустить, чтобы это случилось?»

У матери он мысленно спрашивал: «Если тебе однажды удавалось быть счастливой, почему с тех пор ты никогда не была счастлива?»

В детстве Пол верил тому, что ему говорили. Но он верил также и своим глазам и не мог ничего с этим поделать. А что делает человек — ребенок, — когда эти две вещи не совпадают?

Мать лежала навзничь на диване, некрасиво уткнувшись подбородком в шею. Глаза ее наполнялись слезами, которые стекали по лицу вместе с черной тушью. Губная помада размазалась у краев рта. Лицо казалось усталым, помятым и постаревшим. Из носа текло, но у нее не хватало самообладания остановить это. Скоро она уснет прямо здесь, на диване. В какой-то момент, пребывая в оцепенении, включит телевизор, и он будет всю ночь мешать Полу спать.

— Почему она позволила ему это сделать? — спросил как-то Пол у Джуди, когда его начала волновать мысль о наркомании отца.

— Думаю, она тоже этим баловалась, — ответила тогда Джуди.

Он терпеть не мог, когда Лия приходила в подобное состояние, хотя понимал, что этим все кончится. Он стыдился ее и испытывал к ней отвращение. И стыдился своего отвращения.

Хуже всего было то, что он чувствовал себя ответственным за нее. Он мог бы лучше о ней заботиться. Что бы сказал на это отец?

Он старался ее жалеть. Это должно было выглядеть великодушно. Он понимал, что она жертва. Мать овдовела в двадцать девять лет. Семья покойного мужа ее ненавидела и не принимала. У нее не было семьи, не было реальной поддержки. И все же у него не получалось ее жалеть. Она ему представлялась человеком, который навлекает на себя беду. Может быть, если бы она не так сильно себя жалела, у него это получилось бы лучше. Но, по сути дела, пробелов для заполнения не оставалось.

Лии не следовало тратить столько денег. Полу было наплевать на деньги как таковые, на то, откуда они берутся, но его коробило от того, как она, словно выставляя себя напоказ, транжирила их на одежду, машины, выпивку. Ему не нравилось то, сколько денег у нее уходило на спа-салоны, дорогие апартаменты и авиабилеты.

Отец Пола был родом из чрезвычайно богатой семьи, и то, что Лия осталась с миллионами долларов, буквально сводило с ума бабку и деда Пола. Они тратили весь остаток энергии на то, чтобы отнять у нее деньги. Они вложили в большие кредиты для Пола столько, сколько могли. Однако то, что при жизни принадлежало Робби — значительная денежная сумма, доставшаяся ему после смерти деда в 1980 году, — после смерти Робби перешло к Лии. Бабка и дед Пола посылали в бой целые легионы юристов, снабдив их строгими инструкциями. А Лия в ответ транжирила деньги.

Отчасти это беспокоило Пола из-за полнейшей бессмысленности этих трат, но и потому еще, что он воспринимал это как предательство по отношению к отцу. Отец его был идеалистом, хотя, возможно, сбившимся с пути. Он обладал свободным духом — таким, какой приобретает выпускник колледжа Святого Павла. Робби ненавидел культуру денег и сами деньги. Он опекал неудачников, голодающих художников, брался за безнадежные дела. Он никогда не поддерживал избранного политического кандидата. Зимой, весной, летом и осенью он каждый день носил одни и те же сандалии.

Пол узнал многое из этого от Итана, не от матери, но сандалии хорошо помнил. Со всей непримиримостью юности он предъявлял матери все свои обиды. Но с тех пор больше не пытался.

И в самом деле, что тут поделаешь? У Лии были деньги. Деньги и Пол. И хотя деньги были более покладистыми, чем Пол, она умудрялась использовать то и другое в битве против бабки и деда Пола.

Лия захрапела. Пол взял у нее из руки стакан и отнес на кухню. Потом машинально нашел одеяло и укрыл ее. Какую жалкую парочку они представляли!

Все это не должно было давать повод к разочарованию. Он понимал, что именно с ней происходит. Но его желание надеяться на лучшее, как и ее, было иррациональным и безбрежным. Вот что значило быть сыном. Если бы он примирился с правдой, то перестал бы ей принадлежать как сын.

Сразу после рассвета Пол оставил спящую перед телевизором мать и прошел через тростник. Он мог притвориться перед собой, что в его поступке нет преднамеренности, однако он знал, что Райли ушла на дежурство перед шестью часами. Притом преднамеренность его была опрометчивой, поскольку он вошел через кухню и поднялся по черной лестнице. Он не знал, что будет делать, оказавшись в спальне Алисы, но даже не остановился, чтобы собраться с мыслями. Понимая, что не имеет на это права, он тем не менее открыл дверь спальни и вошел.

— Я не твоя собственность, — сказала она ему однажды, когда ей было около двенадцати.

Она в тот момент собиралась сесть в моторный катер с другом, чей отец, водитель, был заметно пьян, и Пол запретил ей плыть.

— А я никогда этого не говорил, — строго ответил он.

Невероятно, но она сразу отошла от катера.

И вот теперь она спала, разметав волосы по подушке и отвернув от него лицо. Во сне она сбросила одеяло, и ему была видна почти вся ее левая нога.

La bella. Он не хотел бы, чтобы его мать видела ее.

Он присел на край кровати, но она продолжала спать. Ужасно было, когда она на него сердилась. Каким несчастным он себя чувствовал!

— Прости, — прошептал он ей в ухо. Он все еще чувствовал в своем дыхании винные пары. Он дотронулся до пряди ее волос. — Я знаю, что ты хотела сказать, — молвил он. — Не знаю только, зачем я так себя вел.

Ему хотелось чувствовать ее рядом, как в детстве. Что она сделает? Он не мог сказать, чего хочет или что готов предложить. Но он любил ее. Может ли он об этом сказать? Любить ее было просто и еще проще не признаваться в этом.

Даже после всего, что сделал, он ждал от нее доброты. Он заполз на кровать и распластался рядом с Алисой. Потом натянул простыню на них обоих и очень осторожно пододвинулся ближе, чтобы почувствовать ее тепло. Он робко, едва касаясь, обнял ее за талию, хотя жаждал заключить в объятия. И, когда ее нога обвилась вокруг его ноги, едва не застонал. От нее исходило не просто тепло, а, как ему казалось, энергетика доброго человека. Ему хотелось зарыться лицом в ее шею и переплестись с ней ногами и руками.