…Михайло Чупрун появляется в пьесе почти в середине действия, когда все ее драматургические узлы основательно затянуты. «Здорова, жинко, моя голубка! – говорит Михайло, входя в горницу и обнимая Тетяну. – Як ты поживаешь? Чи жива, чи здорова!»[124] Он устал от дальней поездки, соскучился по дому, по своей «чернобровой кохане». Он не знает, что кроме него и жены в избе находятся еще двое: солдат, отдыхающий на печи, да писец Финтик – в самой печке. Впрочем, военную амуницию Чупрун вскоре заметил, и жена рассказала ему, что пустила на постой солдата; пребывание же Финтика за печной заслонкой остается для него пока тайной.

Не знает Чупрун и о тех событиях, которые разыгрались перед самым его приходом. Каждый из его невидимых постояльцев успел затаить обиду на Тетяну. Финтик – за то, что она отвергла его ухаживания, сколько ни уверял он в «жарчайшем пламени любви» своей к ней; солдат – за то, что в наказание за его грубость отправила его спать голодным. Финтик, конечно, не опасен: ему не остается ничего другого, как смирно сидеть в своем тесном убежище и ждать освобождения; но вот солдат… Солдату удалось подслушать, что в доме спрятаны горилка, курица, колбаса и другие яства, купленные на деньги Финтика, и в его голове созрел план мести. Напряжение возрастает оттого, что и у Тетяны своя забота – она боится остаться перед мужем без вины виноватой и всеми силами скрывает пребывание в доме Финтика.

Михайло Чупрун спрашивает себе горилки. Тетяна пожимает плечами: «Чудной ты! Де б то у меня горилка взялась!» И вот тут-то самое время вступить в игру солдату. Он первым делом стремится заронить подозрение в душу Чупруна («это не хорошо – такую молодую и пригожую женочку оставлять одну…»), а потом обещает ему сам достать горилку.

«Михайло. Як бы то се так?

Солдат (берет за руки Чупруна и Тетяну). Я признаюсь вам (с видом таинственным): я – колдун».

Разумеется, Тетяна легко догадалась, что солдат просто подслушал ее разговор с Финтиком, но реакция Чупруна была более сложной. Вначале он «подмигивает» жене в знак того, что «не верит солдату», но, едва тот приступает к своему колдовству, – глядит на него «с беспокойством»; когда же солдат наколдовал водку, то есть после неистового махания шомполом и исполнения магической песни послал Тетяну в тот угол, где она сама спрятала бутылку, – Михайло Чупрун не в силах скрыть тревогу: «Жинко! Мени щось моторошно. Чи пыты, че не пыты?»

Таков Чупрун у Котляревского. Таков Чупрун у Щепкина, который, правда, умел «усложнить» характер героя, показать, как «робость» и «наивность» смешались в нем с «юмором», с подтруниванием над своими собственными страхами. Но не таков Чупрун у Соленика, с самого начала вносившего в эту роль совершенно новый оттенок. Он только по наружности оробел и поверил, а в душе почувствовал какую-то игру и насторожился. Он и сам готов вступить в эту игру, причем с тем преимуществом, что об этом никто и не догадывается.

«Служивый! Чи твоя ружныця стряля?» – спрашивает Михайло, предлагая всем посмотреть, как он метко стреляет; в качестве мишени он выбирает как раз ту заслонку, за которой сидит Финтик. У Котляревского и у Щепкина Чупрун делает это в простоте душевной да под хмельком, развязавшим его «уморительное молодечество»; у Соленика – он лукавит, он создает ситуацию, чтобы посмеяться над своими противниками и посмотреть, что из этого получится.

Но положение Финтика – нешуточное; ружье уже заряжено, круг на заслонке нарисован, – и тогда Тетяна, чтобы предотвратить выстрел, смазывает огниво салом. У Котляревского и у Щепкина Чупрун этого не видит. У Соленика – делает вид, что не видит, но с тем большим удовольствием приготавливается к стрельбе и тем громче говорит: «Покiйный пан-отец маленьким еще учив меня стреляты, и я бувало на лету курей стреляю». Но выстрел не раздается. «Та ну бо, москалю, к чорту! Се твоя штука…» – восклицает Чупрун. «С негодованием» (как гласит помета у Котляревского) и у Щепкина. С притворным негодованием – у Соленика.

В дальнейшем в пьесе происходит своеобразное перераспределение сил. Солдат уже достаточно покуражился над Тетяной за то, что она не дала ему есть. Другого зла у него против нее нет. Более того, еще сидя на печи и слушая ее разговор с Финтиком, он смог убедиться, что Тетяна – верная жена и что единственным носителем зла является Финтик, этот «бумажный пачкун», которого он невзлюбил с первого же взгляда. Игра продолжается, но теперь она имеет своей целью только наказание Финтика. Тетяна, с которой солдат успел обменяться несколькими репликами, теперь заодно с ним… И оба не предполагают – если говорить о спектакле с участием Соленика, – что и Чупрун на их стороне.

Наступает последний трюк солдата. Он обещает показать живого беса в человеческом облике и спрашивает Тетяну, в каком именно «виде» она желает его лицезреть. «Нехай твiй старшiй покажется панычем Финтиком», – охотно поддерживает Тетяна игру солдата. И вот Финтика выпускают из печки… Михайло «показывает знак ужаса и изумления», а потом, придя в себя, спрашивает: «А можно… с ним и побалакаты?» Тут игра раскрывается – Тетяна объясняет мужу, что солдат все подстроил. «Як же то так? Чи вы мене справда морочите, чи на шуть поднимаете?» – говорит Чупрун с возмущением у Котляревского и Щепкина. И, конечно, опять с притворным возмущением – у Соленика: игра раскрывается не столько для Чупруна, сколько для самого солдата-чародея.

Зная Соленика, его склонность к импровизации, нельзя утверждать, что каждая реплика, в пьесе оставалась неизменной, но в общем он опирался именно на ту сценическую основу, которую предоставил ему Котляревский, а образ – в этом Рымов совершенно прав – давал свой, оригинальный. Он трансформировал образ, не выходя за его пределы. От этого изменялась и вся пьеса, словно получая дополнительное внутреннее действие. Усиливался ее драматизм, возрастал комический эффект. Все это производило неизгладимое впечатление на зрителей и даже заставляло их отдавать предпочтение Соленику перед Щепкиным.

А ведь роль Чупруна была одна из лучших ролей Щепкина! «Можно ли забыть Щепкина в „Москале-Чаривнике“, в „НаталкеПолтавке“?» – восклицал С. Аксаков. «Михайло Чупрун, без всякого сомнения, принадлежит к числу лучших ролей Щепкина», – утверждал казанский рецензент А.Ж. Впечатление от игры Щепкина было так велико, что драматург Н. Чаев с упоением рассказывал о спектакле «Москаль-Чаривник», на котором он присутствовал, спустя пятьдесят лет. И тем не менее из тех, кто видел в этой роли и Щепкина, и Соленика, не один Рымов считал, что харьковский артист «был выше Щепкина».

Сохранились записи одного театрала 40–60-х годов, по-видимому,