разбойник. Вот обожди. Один раз я его ради Лариски от суда спас. А другой раз что-нибудь вытворит — сам к прокурору поеду и на дочку не погляжу. Нет больше моего терпения.

— Чтобы к прокурору ехать, надо факты иметь.

— Фактов я сколько хочешь наберу. От него вся деревня страдает. И ты смотри. Поскольку у тебя здесь никого, кроме непутевого деда, не осталось, я и должен оберегать тебя заместо отца. У меня у самого дочка пропадает. А обижаться не надо. Я людей обижать не умею.

— Вы не только меня обидели. Вы свою дочь и Морозова обидели.

— А что ты за него заступаешься?

— Мне жалко его. Да, жалко! Ну что вам от него надо? Парень способный, любознательный… И ничего нет смешного.

— Вот как ты его изучила. «Способный, любознательный»!.. А кто трактор поломал? Кто лен раскидал по дороге? Позабыла?

— Морозов колхозу хотел помочь. И еще… хотел с вами помириться. Чтобы вы отдали за него Ларису по-хорошему… Только вы не передавайте — это он говорил по секрету.

— Кому?

— Мне.

— Когда?

— Неважно когда. — И, увидев, что Иван Саввич снова начинает нехорошо ухмыляться, она сказала, ожесточаясь: — И если хотите знать, во всей истории со льном я отметила еще одну хорошую черту Морозова — инициативу.

— Вперед ему надо было меня спросить… «Хорошую черту»!

— Да вы бы его и слушать не стали. Конечно, из его затеи ничего не вышло и выйти не могло. К инициативе надо приложить знания, кругозор. А есть у нас это? Подумайте, «Новый путь», один из лучших колхозов района, досрочно вывез зерно, а мы не знаем. И ничего мы не знаем об этом колхозе, как будто он на другой планете. А ведь с нас требуют изучать и внедрять передовой опыт.

— Это цитата, — сказал Иван Саввич.

— Ну и пусть цитата… Ко мне не только Морозов подходит, а и другие. Чем я виновата, что они интересуются? Да и куда им деться в свободное время? В клубе грязь, стены голые, ни одного плаката…

— Наглядная агитация вывешена в правлении, — пояснил Иван Саввич. — В клубе срывают наглядную агитацию.

— Какая это агитация! Оклеили контору бумажками, как бабушкин сундук, и думаете — агитация, А на нее никто не смотрит. Морозов правильно говорит: бумажки и те от тоски пожелтели. Агитация у нас должна быть веселая, Иван Саввич. Наладим в клубе беседы, выступления, игры, тогда и Морозов не будет вас беспокоить.

— Что же, прикажешь мне хороводы с твоим Морозовым водить? — рассердился Иван Саввич. — Или, может, нос нацепить на старости лет и петрушку ему представлять? Двадцать пять лет мужику, а я ему «ладушки» играть буду?

— Недооцениваете вы культурную работу.

— Опять у тебя цитата. Культуру я не только что ценю, а на своей шее испытал нехватку этой самой культуры. Только если мы Матвея привадим газеты читать, нам за это процентов не начислят. С нас хлеб требуют.

— Чтобы хлеб вырастить, тоже культура нужна. Сибиряки, я читала, семена кукурузы радиоактивным кобальтом облучают. К нам на поля атомная энергия идет, Иван Саввич. А готов ли хотя бы тот же Морозов, чтобы встретить ее? Ни он не готов, ни другие наши Пеньковские ребята. А ведь они тянутся к культуре, ждут, когда мы им поможем.

— Тянутся-то тянутся, — сказал Иван Саввич, — а от Матвея ты отступись.

— Опять то же самое, — проговорила Тоня упавшим голосом. — Неужели вы думаете, что я обманываю вас?

— Кто тебя знает. Может, ты его и вправду выправить хочешь. А может, и не видишь ничего…

— Нет, вижу! Очень даже вижу! По-вашему, если меня человек слушает с интересом, значит я обязательно говорю что-то гадкое. Да?

— Пускай с ним жена беседует или вон Алевтина Васильевна, — она тоже языком трепать любит. А ты, если тебе невтерпеж, вон Ленька неженатый ходит, с ним и беседуй.

— Хорошо. Я не стану разговаривать с Морозовым. Но если у вас такие подозрения, почему вы с ним не поговорите?

— Мне с ним говорить не об чем. Я директору МТС скажу — пускай переводит его в дальнюю бригаду. Поживет в вагончике — проветрится.

— А Лариса как же?

— Лариса после сама спасибо скажет.

— Это… Я даже не знаю, как назвать. Разлучать людей, ни в чем не разобравшись… — Тоня хотела сказать еще что-то, но не сказала, встала порывисто и вышла, хлопнув дверью.

— Я-то разобрался, — проговорил Иван Саввич, печально глядя на то место, где она сидела. — Только тебе, глупенькая, ничего не видать.

Он походил по горнице, повздыхал, подумал.

Вдруг дверь отворилась, и Тоня снова появилась на пороге.

— У вас, Иван Саввич, как в делах формалистика, так и в отношениях с людьми, — сказала она и посмотрела на него испуганно.

— Постой, постой!.. Какая еще формалистика?

— Самая обыкновенная. Это когда без души… Давно я хотела вам сказать… Плакат повесили: «Сдать лен к 15 сентября»? Сами знали, что в октябре сдадите, а повесили. Что это, не формалистика?

— Недолго ты у нас поработаешь, — сказал Иван Саввич.

— Почему? — спросила Тоня.

— В район заберут, на повышение. Как узнают, что ты такой златоуст, так и наладят тебя отсюда в начальники… Я вот слушал и думал: в районе на совещаниях точно, как ты вот, честят меня, грешного. И обзывают так же — и формалистом и всяко. А потом дадут десять минут регламенту — и отвечай им таблицу умножения. Ну, а ты… Пока еще мне в звоночек не позвонишь— я тебе расскажу о своей царской жизни. Будешь начальством — вспомни. — Иван Саввич сел рядом с Тоней и погладил скатерть. — Конечно, жаловаться я не привык и оправдываться мне перед тобой еще время не пришло, а расскажу я тебе хотя бы об этом самом плакате, чтобы ты хоть не считала, что у меня не хватает девятого до десятого.

Так вот. Вызывают меня в район на совещание по вопросу уборки льна. Выступает председатель райисполкома и говорит про целину, про гидростанцию, про Китай, про Индию — все правильно говорит, и мы хлопаем в ладошки. Потом спускается пониже, на областной масштаб, отмечает достижения — и опять вроде правильно, и опять мы хлопаем в ладошки. А уже к концу опускается он вовсе на землю, на наш район, и тут у нас ничего нету, никаких достижений, кроме недостатков. Доводит он до нашего сведения, что соседний район взял обязательство к пятнадцатому сентября сдать лен государству, и мы не должны отставать, поскольку с этим районом у нас договор на соревнование.

Сижу, хлопаю