У нее тоже были какие-то странные счеты с этим днем. Получив однажды новенький заграничный паспорт, Майя открыла его и с удивлением уставилась на дату своего рождения. Она выглядела как 71 число 34 месяца. Ошибку можно было бы списать на невнимательность паспортистки, но до какой же степени надо было влюбиться или расстроиться, чтобы написать такое? Как всегда, все это было не ко времени, Майе надо было срочно уезжать в какую-то командировку, так что Карина обзвонила знакомых чиновников и заставила их, не вникая в суть проблемы, быстро выправить документ.

Никто не знал, что «выправить» означало лишь исправить одну ошибку на другую. Это произошло много лет назад. В интернате, куда привезли Майю, заполняя очередной формуляр, осоловевшая от хлопот и непрекращающегося детского крика заведующая сначала перепутала отчество с фамилией и записала вновь прибывшую как Андрееву, а потом вместо даты Майиного рождения машинально вывела день смерти своей матери. Посмотрев на получившиеся имя и число, она разрыдалась, сунула бумажку в общую кучу и сделала все, чтобы побыстрее распрощаться со странной, все время молчавшей девочкой.

Эта неразбериха спустя некоторое время сыграла свою роковую роль – все попытки узнать хоть что-то о семье Майи ни к чему не привели. Это было странно, и сначала только умножило ее печаль, а позже стало причиной вызывающего равнодушия и наплевательства к вопросу собственного происхождения.

Точно так же безразлична Майя была и к своему дню рождения, терпеть не могла отмечать его, однако о чужих праздниках она помнила и в первый год их знакомства притащила Зису в подарок линзу для фотоаппарата, завернутую в кусок синей, уже однажды использованной подарочной бумаги.

Когда Майя поняла, что Зису с таким же успехом можно было бы преподнести бумагу и без линзы, обрадовалась и однажды за компанию даже проспала с ним весь его праздник. На соседнем диване. Для Зиса изменение географии ее сна могло бы стать лучшим подарком, но он опасался трогать Майю. Он желал близости с ней с первого дня их знакомства. Но все оказалось не так просто.

Сам Зис не был отшельником, но и к постоянным и прочным связям не стремился. У него были женщины, которым удавалось расширить границы отношений и распространить их за пределы спальни. Однако, как только в его квартире появлялся запах свежеприготовленного ужина, Зису немедленно поступало предложение с каким-нибудь выгодным и интересным проектом и, прихватив свои штативы и объективы, он уносился на другой конец света. Подруги провожали самолет, но Зис так планировал поездки, что встречать его уже никто не приходил.

Порой он сам бывал не прочь приятно провести вечер. Время от времени в него кто-то не на шутку влюблялся, или он сам бывал кем-нибудь увлечен, и только Майя, который год словно из-за стекла смотрела на него своими шоколадными глазами, распаляя воображение и одновременно остужая пыл.

Как-то раз они договорились вечером встретиться в баре. Зис ждал ее у стойки. В помещении было шумно и накурено, посетители, измотанные трудовой неделей, искали отдохновения на дне стакана и в глазах случайных или верных подруг.

Зис заметил их, как только они вошли в зал. Руки блондина лежали на ее талии, она шла, время от времени останавливалась и, якобы не в силах сдержать себя, прижималась к своему спутнику всем телом. Зис видел, что рослый кучерявый викинг уже сошел с ума, в его голубых глазах полыхала страсть, руки не знали покою, а губы, похоже, пересыхали без ее поцелуев. И он тянул ее к себе вновь и вновь, желая, если не насытиться, то хотя бы напиться.

Странно, но в тот момент Зисом овладело спокойствие. Он сам от себя не ожидал такого единственно правильного настроя. Нет, он не увлек отчаянно строившую ему глазки красотку с платиновыми кудрями, не принялся крошить стойку и даже не налег на выпивку. Он смотрел на весь этот спектакль, который она устроила, на ее тело в чужих, не менее сильных, чем его, руках, и понимал, что их игра будет долгой.

Зис вскоре ушел из бара. Он был уверен в том, что едва за ним захлопнется дверь, блондин и весь его пыл будут отставлены за ненадобностью. Зис переживал только за то, чтобы неудовлетворенная страсть случайного поклонника не обернулась вполне объяснимым бешенством. Но тут уж делать было нечего. Она рисковала, он волновался за нее. Это была игра, и за такой прикуп обоим приходилось расплачиваться бессонной ночью.

Утром Майя, как ни в чем не бывало, заявилась на съемку. Когда она прошла совсем близко от него, Зис украдкой вдохнул ее запах – аромат свежей постели, апельсинового мыла и молотого кофе. Никакого викинга. Никакой страсти. Зис выдохнул. Когда в конце съемки эта сучка, между прочим, поинтересовалась, что это у него с руками, он только пожал плечами. Хорошо, что она не видела стен в его квартире. Костяшки кистей он искусно заклеил пластырями. Стены же были окровавлены не на шутку.

Но как бы ни складывались, вернее, именно не складывались их отношения, ближе человека, чем Майя, у него не было. Зис подозревал, что не без ее участия мать прекратила свои мучительные театрализованные приезды с массой совершенно нелепых и ненужных подарков, с шампанским и выстрелами конфетти на пороге. Теперь раз в год международная почта передавала ему все это завернутым, упакованным и снабженным сопроводительным письмом. Мать и ее новый муж, оба переводчики, на двоих знали языков 15 и жили, скитаясь по всему свету. Отец Зиса после развода и разъезда остался в городе, но не позвонил ему ни разу. Зис слышал, что он тоже обзавелся новой семьей, женой и двумя сопливыми ребятишками.

Порой, стоя в автомобильной пробке, Зис думал, как было бы странно, если бы вон в той машине за тонированными стеклами оказался его отец. Зис не был привязан к нему и не переживал случившуюся разлуку, но мысль о том, что в огромном городе два родных человека могут пройти в двух шагах друг от друга и никогда не узнать об этом, казалась ему забавной.

Это была великолепная просторная гостиная. Окна здесь держали плотно зашторенными, под потолком в собственном неярком свете мерцала большая люстра, так что о времени суток быстро забывалось. Майя, баюкая свою уже довольно заметно распухшую щеку, сидела в удобном и уютном кресле, осматривалась и ждала. Даже ей, повидавшей десятки самых разных жилищ, было сложно определить происхождение хозяев этого дома. В обстановке она не видела ни признаков изобретательно прикрытой бедности, ни примет сознательно замаскированного богатства.

Она впервые с уважением подумала о Марго. Этот дом был настоящей находкой. Предметов в комнате было мало, они были бесценны, но не кричали об этом. Здесь не было ничего нарочитого, якобы случайного и небрежного, но на самом деле тщательно устроенного и продуманного. Обивка кресла была старой, а не состаренной, ножки стола действительно когда-то проел жучок, а не сверло мастера, напольным часам у стены было по меньшей мере лет сто. Невидимые глазу шестеренки поскрипывали в глубине механизма, и стрелки медленно продвигались по перламутровой глади циферблата.

Слева у окна под покрывалом стоял какой-то высокий предмет. Майя поднялась, подошла и дотронулась до расшитой поверхности ткани. Внезапно та с шорохом осыпалась к ее ногам. Под ней оказалась большая клетка, ее прутья были выкованы в форме переплетающихся растений и напоминали чудесный сад. Майя заглянула внутрь и вздрогнула – оттуда, словно из страшной сказки, на нее внимательно смотрела антрацитовыми глазами крупная черная птица. Внезапно одним движением крыла она переместилась на перекладину и, не отрывая взгляда от Майи, резко провела клювом по прутьям. Майя отступила. Еще раз сильный клюв ударил по металлическим струнам. И вдруг птица наклонила голову и искаженным страшным человеческим голосом прокричала: