Когда Эдди был подростком и порой жаловался, что ему надоел пирс, отец взрывался: «Что? Пирс для тебя недостаточно хорош?» И позднее, когда Эдди окончил школу и отец предложил ему работать на пирсе, а Эдди чуть ли не рассмеялся ему в лицо, отец снова рассердился: «Что? Пирс для тебя недостаточно хорош?» А потом — еще до того, как Эдди ушел на войну, — когда он начал поговаривать о женитьбе на Маргарет и о том, чтобы стать инженером, отец в очередной раз взорвался: «Что? Пирс для тебя недостаточно хорош?»

А теперь, несмотря на все это, Эдди был именно здесь, на пирсе, выполнял отцовскую работу.

В конце концов, сдавшись на уговоры матери, Эдди как-то вечером отправился в больницу навестить отца. Он медленно вошел в палату. Отец, который годами отказывался с ним говорить, теперь был настолько слаб, что не в силах был произнести ни слова. Из-под отяжелевших век он следил за сыном. Эдди же, после мучительной борьбы найти для отца хоть какие-то слова, сделал то единственное, что пришло ему в голову: он поднес к отцовскому лицу свои руки и показал черные от мазута ногти.

— Ты, парень, не налегай так сильно, — говорили ему рабочие мастерской. — Твой старик поправится. Он здоровый, сукин сын, другого такого не сыскать.

Родителям, как правило, очень трудно свыкнуться с мыслью, что дети повзрослели и их надо отпустить на свободу, поэтому дети уходят на свободу сами. Они уезжают. Они начинают новую жизнь. И то, что когда-то было столь важным для них — материнское одобрение, поощрение отца, — теперь заслоняется их собственными достижениями. И только много позднее, когда на их лицах появляются морщины, а сердца слабеют, дети начинают понимать: все, что с ними происходит, все их достижения были бы невозможны без того, что в свое время сделали их родители, чьи поступки в потоке их собственной жизни подобны громоздящимся на дне реки камням.

Когда Эдди узнал, что отец умер — «ушел», как выразилась медсестра, точно старик отправился в магазин за молоком, — его охватил бессильный гнев загнанного в клетку зверя. Как и многим другим детям рабочих, Эдди представлялось, что его отец, чтобы оправдать обыденность своей жизни, обязательно умрет героической смертью. Но что же героического в смерти из-за пьяной оплошности?

На следующий день Эдди отправился в родительский дом, зашел в их спальню и принялся открывать все ящики комода, словно надеясь в них отыскать частицу отца. Он перебрал все, что там нашел: монеты, булавку для галстука, бутылочку яблочного бренди, счета за электричество, авторучки, зажигалку с нарисованной на ней русалкой. И наконец, наткнулся на колоду игральных карт. Эдди сунул колоду в карман.

Похороны длились недолго, и народу на них было мало. Все последующие недели мать Эдди жила как во сне. Она разговаривала с мужем, точно он был рядом с ней. Кричала ему, чтобы он сделал потише радио. Готовила еду на двоих. И взбивала обе подушки на постели, хотя нужна была уже только одна.

Как-то вечером Эдди заметил, что мать составила в стопку посуду на столе.

— Давай я тебе помогу, — сказал он.

— Нет-нет, — поспешно ответила мать. — Отец сам их уберет.

Эдди положил руку ей на плечо.

— Мам, — сказал он мягко, — отца уже нет.

— А куда он ушел?

На другой день Эдди пошел к диспетчеру и сказал ему, что увольняется. Через две недели они с Маргарет вернулись туда, где Эдди вырос, — на Бичвуд-авеню, в квартиру 6В, туда, где узкие коридоры и кухонное окно смотрит на карусель, туда, где он мог работать и приглядывать за матерью. К этой работе — техобслуживанию на «Пирсе Руби» — он готовился из лета в лето. Эдди не говорил этого никому — ни Маргарет, ни матери, вообще никому, но он проклинал отца за то, что тот умер, оставив его в капкане той самой жизни, которую он так старательно избегал и которая — как явствовало из могильного смеха старика — теперь на-конец-то была для него в самый раз.

Сегодня у Эдди день рождения

Ему тридцать семь. Завтрак его стынет.

— Не видишь нигде соли? — спрашивает Эдди у Ноэла.

Тот, не прекращая жевать, с набитым ртом, вылезает из кабинки, перегибается через соседний столик и хватает с него солонку.

— На, держи, — бормочет он. — С днем рождения тебя.

Эдди встряхивает солонку.

— Неужели так трудно поставить на каждый стол по солонке?

— Ты чего тут, директор, что ли? — говорит Ноэл.

Эдди пожимает плечами. Утро только наступило, но уже жарко и липко-влажно. У них теперь так повелось — завтракать вместе каждое субботнее утро, до того как в парк повалят толпы народа. Ноэл работает в химчистке. Эдди помог ему получить контракт на чистку спецодежды работников «Пирса Руби».

— Ну, что ты думаешь про этого красавчика? — спрашивает Ноэл. В руках у него журнал «Лайф» с фотографией молодого политика. — Ну как такой парень может выдвигать себя в президенты? Он еще младенец!

Эдди пожимает плечами:

— Да он нашего возраста.

— Не может быть! — изумляется Ноэл. — Я думал, президент должен быть постарше.

— Так и мы постарше, — бормочет Эдди.

Ноэл закрывает журнал. Понижает голос:

— Эй, ты слышал, что случилось в Брайтонском?

Эдди кивает. Медленно тянет кофе. Да, он слышал про этот парк развлечений. Аттракцион на гондоле. Что-то сломалось. Мать с сыном упали с шестидесятифутовой высоты и разбились насмерть.

— Ты там кого-нибудь знаешь? — спрашивает Ноэл.

Когда Эдди слышит подобного рода истории о несчастных случаях в других парках, его передергивает, точь-в-точь как от пролетевшей над ухом осы, ведь не проходит и дня, чтобы он не думал, что такое может случиться и здесь, на «Пирсе Руби», в его ведомстве.

— Не-е-е, — отвечает он. — Никого я там в Брайтоне не знаю.

Эдди сквозь окно пристально вглядывается в толпу пляжников, бредущих с железнодорожной станции. Они несут полотенца, зонты от солнца и плетеные корзины с завернутыми в бумагу бутербродами. А у некоторых в руках еще и последнее новшество — легкие складные алюминиевые кресла.

Мимо проходит старик в панаме, с сигарой во рту.

— Ну, посмотри на этого, — говорит Эдди. — Спорить могу, щас бросит свою сигару на променаде.

— Да? — отзывается Ноэл. — Ну и что с того?

— А то, что она провалится в щель и начнет там гореть. И сразу пойдет вонь. А дерево пропитано химикатами и тут же дымит. Вчера поймал мальчишку — ему и четырех нет, — засунул в рот себе сигарный окурок.

Ноэл морщится:

— И что же?

Эдди отворачивается.

— Да ничего. Просто надо быть поосторожнее, вот и все.

Ноэл запихивает в рот целую сосиску.

— Ну, с тобой, парень, со смеху помрешь. Ты что, всегда такой веселый в день рождения?