– Никогда в жизни не буду одеваться, как он.

Потом Аня задает совсем уж странный вопрос:

– Можешь сказать, о чем думает Руэн?

Я смотрю на него. Он – на меня и приподнимает бровь, словно ему любопытно услышать, что я отвечу. Я перевожу взгляд на Аню.

– Разумеется, я не могу сказать, о чем он думает. Для этого мне надо быть телепатом, правда?

Она лишь улыбается. И тут в голову приходит мысль: она считает, что я лгу. Краска заливает мне щеки. Я сжимаю и разжимаю кулаки.

– Я не хочу больше об этом говорить, – произношу я. – Могу я сегодня увидеться с мамой?

– Еще минутку, Алекс, – просит Аня. – Мне хочется побольше узнать о Руэне. У него есть хобби?

Я смотрю на Руэна, а тот закатывает глаза.

– Скажи ей, я обожаю геноцид, – говорит он, и я уже собираюсь повторить его слова, но вспоминаю, что означает слово «геноцид», и думаю, что она очень странно на меня посмотрит, поэтому не раскрываю рта. И пока я молчу, из кухни, широко улыбаясь, выходит тетя Бев и склоняется передо мной.

– Если ты расскажешь этой милой даме о том, что ты можешь видеть, мы поедем навестить твою маму. Хорошо, Алекс?

– Сегодня?

Бев смотрит на Аню, потом кивает.

– Да, сегодня.

Тут я очень заволновался и говорю Ане, что могу видеть всех друзей Руэна, и некоторые страшные, выглядят драконами, а другие похоже на человекоподобных роботов с красными глазами.

– Как Терминатор? – уточняет она, и я понимаю, что да, именно так они и выглядят.

Тут же задаюсь вопросом, а может, Джеймс Кэмерон, который ставил этот фильм, видит то же, что и я, а потому Аня с тем же успехом может поговорить с ним.

Я слышу, как Бев шепчет Ане что-то насчет «мужских черт характера» и Арнольда Шварценеггера, а Аня кивает и говорит:

– Возможно.

– Давай еще поговорим о Руэне. – Аня вновь поворачивается ко мне. – Что он любит есть?

Но я сыт этим по горло. Хочу видеть маму, и ничего больше.

– Зачем вам так много знать о Руэне? Он паршивый старый мерзавец, который ничего не делает, кроме как раздает ложные обещания и скулит о том, какое расстроенное у нас пианино.

Я искоса смотрю на Руэна, ожидая, что он рассердится на меня. И он, судя по лицу, очень сердится, но не на меня. Смотрит мне за спину, на дверь. Я пытаюсь проследить за его взглядом, но ничего там не вижу.

– Алекс? – слышу я голос Ани.

– Что не так? – спрашиваю я Руэна, но он молчит и скалит зубы, как Вуф, когда злится; его лицо становится ярко-красным.

Вскоре Руэн превращается в монстра у меня на глазах, его короткие худые ручонки чернеют и увеличиваются, глаза глубоко западают. Он становится таким высоким, что ему приходится нагнуть упирающуюся в потолок голову. С полиловевшей кожей он выглядит сгустком темного дыма, рот – черная пещера, и в ней торчат четыре длинных клыка. Руэн поворачивается и надвигается на меня. Я кричу:

– Руэн!

Но я нисколько его не интересую. Он бросается к стене и врезается в дверь.

В момент удара у меня возникают странные ощущения. Грудь пронзает такая острая боль, что я падаю на пол.

– Алекс! – кричит Аня, и в комнату вбегает тетя Бев.

Руэн издает громкий рев, а потом – ничего.

Во время моей встречи с Алексом я познакомилась с его опекуншей, тетей Беверли, приехавшей из Корка вечером того дня, когда Синди попыталась покончить с собой. Я ощутила облегчение, увидев ее: веселая, добрая и готова приложить все силы, чтобы помочь Алексу, в чем бы эта помощь ни заключалась. Беверли старше Синди на одиннадцать лет и работает врачом: лечит уши, горло и нос. Своих детей у нее нет, с Алексом за предыдущие годы она общалась редко и теперь стремится наверстать упущенное, став опорой для сестры и племянника.

– Жаль, что я не приехала раньше, – повторяет Бев, и ее лицо дергается, когда она смотрит на разбитое окно в кухне Синди, закрытое куском картона и облепленное липкой лентой, на плесень над раковиной.

Она вынимает сигарету из новой пачки и спрашивает, не возражаю ли я, если она закурит. Я качаю головой, но она открывает дверь и выходит в заросший мхом дворик.

– Я знаю, как трудно приходилось Синди. Мне следовало вернуться раньше, помочь ей. Алекса я очень люблю. Мы с Синди не всегда жили душа в душу… – Она замолкает, глубоко затягиваясь. – Детство у нас было трудное. Я никогда не понимала Синди. Она все держала в себе. Мама умела разговорить ее, но передо мной она никогда не открывалась.

Я смотрю на Алекса, который принес тарелку на кухню. Он ставит ее на скамью и улыбается мне. Бев ждет, пока он уйдет.

– Я могу уделить Алексу только время, которое отрываю от работы, – говорит она. – Но, пока Синди не придет в норму, кроме меня у него никого нет.

– А дедушка и бабушка Алекса? Они в Белфасте?

Бев тушит окурок.

– Папа умер, когда я была еще маленькой, – ровным голосом отвечает она. – Мамы нет уже пять лет. От всего этого она пришла бы в ужас.

– А отец Алекса? Он общается с мальчиком?

Бев заходит в дом, закрывает за собой дверь. Она не закрывается, пока Бев не дает ей пинка, оставляя вмятину у нижней кромки. Вздыхает.

– Об этом вам надо поговорить с Синди. Она так и не сообщила нам, кто отец Алекса.

Почему Синди решила хранить в секрете имя отца ее ребенка? Делаю мысленную пометку спросить о нем у Синди: даже если имя отца и останется неназванным, мне все равно нужно побольше узнать об их взаимоотношениях.

* * *

Моя встреча с Алексом заканчивается плохо, хотя само общение проясняет многое в его отношениях с матерью. Когда я прошу его нарисовать мать, он рисует себя, несущим мать, и я обращаю внимание, что его автопортрет больше, чем изображение Синди. Она выглядит ребенком, уязвимым и ранимым, а ее руки крепко обнимают шею Алекса. Из этого я делаю вывод, что Алекс давно чувствует слабость и неуравновешенность Синди. Это оказывает воздействие на его восприятие безопасности, и в семье он ощущает себя защитником. Синий автомобиль, каким Алекс представляет отца, по моему убеждению, детское воспоминание: скорее всего отец, когда забирал его, приезжал на автомобиле такого цвета.

Он также много чего рассказал о потустороннем мире, о том, что видит и слышит. Многое я могу соотнести с тем, что Алекс видит вокруг себя, и можно провести параллели между его ролью в «Гамлете» и взглядами на домашнюю жизнь. Я заметила, что его описания базируются на религиозной риторике, например «дракон с семью рогами», который, если не ошибаюсь, есть в библейском «Откровении»[16], и слова, которые он использует для этих описаний, далеко выходят за рамки словарного запаса десятилетнего ребенка.