Специально для нашего отпуска Чарльз купил новый “БМВ” с навороченным музыкальным центром и новейшим телефонным оборудованием. Я позвонила матери из машины непосредственно перед тем, как заехать в тоннель через Ла-Манш. Мама это оценила.

— Мне нравятся эти телефонные штучки, — благородно сказала она, — но я очень хочу, чтобы ты уже бросила этого придурка.

А вот Чарльза мама не ценила.

— Он сидит рядом, — сказала я, — и прекрасно выглядит. Тебе большой привет.

Чарльз кивнул. Он был очень доволен собой и весь, до нижнего белья, одет в роскошную одежду от Ральфа Лорана и Калвина Кляйна. Он был похож на статиста со съемочной площадки крупно бюджетного порнографического фильма. Я всегда жалела, что он не гомосексуалист: другой мужчина оценил бы элегантность его гардероба гораздо полнее, чем я.

Стало быть, отпуск. Туризм — это одно из самых безответственных занятий на свете. Я выписываю франкофильский журнал под названием “Франция”. Это невероятно. Вся страна состоит из живописных местечек и гурманской кухни. Она лежит перед вами, как свежевыловленная устрица, только и ждет, что вы выцарапаете мясо и сжуете его. Не стоит думать о бедности, безработице и бездомности. Вставайте в ряды богатого среднего класса. Выберите маршрут по журналу и поезжайте по залитым солнцем дорогам в тени тополей, где порой вам попадется пейзанин, занятый старыми как мир сельскими трудами, неиспорченный субсидиями Евросоюза. На любом auberge — постоялом дворе — улыбчивые, краснолицые хозяева предложат вам роскошные обеды из пяти блюд или больше по выгодной цене, vin compris[16]. Попробуйте местный аперитив — кальвадос в Нормандии, пино в Шаранте, пасти на юге; загрузите багажник вином. Вы не платите налог на качество — вы уже заплатили НДС. Французам велено любить туристов и приветствовать вас со зловещим дружелюбием. Проезжайте на юг через Дордонь, где в основательных каменных амбарах продают кагор, потом дорога РН20 потянется вдоль края Центрального массива — прекрасные виды слева и справа; потом — по небольшим холмам, которые заботливо перенесут вас на раскаленный добела солнечный юг. Приехали. Enfin, еп vacances[17].

Чарльз поехал в отпуск заниматься сексом, а в перерывах — разговаривать и есть. Секс я ценила. Он был один из тех мужчин, которые расписывают начальные манипуляции так, будто диктуют инструкции секретарше. Немного подними другую ногу. Повернись на живот. Теперь аккуратно. М-м, хорошо, правда? Я знаю, что это звучит нелепо, но на самом деле действие разворачивается довольно неожиданно. Твое тело каждый раз открывают заново, и его движение к оргазму объявляют, как прибытие поезда. Вот тут у нас соски — смотрите-ка, господа, твердые — а здесь животик, приятный такой плоский животик, с маленьким колодцем посредине, тонкая, нежная полоска светлых волос спускается к — ну, более темной, жесткой рощице аккуратной формы. Ты никогда не хотела как-нибудь фигурно подстричь лобковую поросль? Может быть, изобразить там свои инициалы? А еще лучше — мои. А вот глубокое романтическое ущелье, из которого выглядывает клитор, пунцовый от удовольствия.

В музее Орсэ Чарльзу особенно понравилась картина с крупным планом волосатой промежности, которую Курбе написал для частного коллекционера, дав ей невыразимо лицемерное название “L’Origine du Monde”[18]. Недавно я сходила посмотреть на нее с одной своей девочкой. Она со страшной силой притягивает психов по причинам, неясным для нас обеих.

— Ему вот это понравилось? — изумленно спросила она.

— Ага, — ответила я с ухмылкой. — Он считал, что это гениально.

— Он получил по заслугам, — мрачно сказала она.

К нам подгреб неизбежный американский псих.

— По-моему, очень красиво. В прошлом году я послал такую открытку на Рождество всем своим друзьям.

— По-моему, это порнография, — пискнули мы хором, и скрылись, пока американец не успел включить нас в свой рождественский список рассылки.

Но надо отдать Чарльзу должное: клитор его интересовал не только в живописи. Оригинал он тоже любил. Большинство мужчин на самом деле не любят женские тела — желеобразные, сочащиеся слизью. А Чарльз любил. Он был ярым приверженцем безотрывной техники и горько разочаровывался, если ему не хватало дыхания и приходилось выныривать для вдоха с мокрым от сока лицом. Я была готова наслаждаться хорошим отдыхом и отличным сексом. Женщины всегда торговали телом ради еды и жилья. Мне этот товарообмен очень нравился. Кто посмеет, пусть бросит в меня камень.

Добравшись до гостиницы, мы производили одни и те же действия в одной и той же последовательности. Душ, секс, душ, одевание, ужин. День за днем, день за днем. В тот вечер, когда все это случилось, Чарльз во второй заход в душ помылся первым и сидел на подоконнике на фоне герани в безупречной белой шелковой рубашке, листая путеводитель в поиске окрестных ресторанов. Я вышла из выложенной розовым мрамором ванной, мокрая, сияющая.

— Как тебе вот это? “L’Auberge de la Croisade. Sous une terrase ombragée, au Bord du Canal du Midi, l’Equipe de l’Auberge de la Croisade vous proposera ses menus avec leurs spécialités regionales et gastronomiques”[19].

Чарльз прекрасно говорит по-французски, гораздо лучше, чем я. В этом часть его обаяния.

— Звучит мило. Пойдем туда? У них две звезды.

Выбирай, подумала я, выбирай. Все равно сам решишь.

Вы же знаете, как можно отвлечься, когда мужчины говорят о себе? Не то чтобы твое присутствие ничего не значило. Наоборот, для их речи ты крайне важна. Ты — как бы яркая трясина, которая впитывает все их мелкие победы, излучая восхищение и одобрение. Мой опыт привел меня к выводу, что им наплевать, если ты думаешь о своем, пока они тебя трахают, но если ты не слушаешь — тут они моментально звереют. И вот, значит, сидим мы за угловым столиком в “Auberge de la Croisade”, доедаем закуску из даров моря, и мои мысли далеко, но я усилием воли удерживаю правильное выражение лица. Не следует есть слишком быстро. Тогда будет очевидно, что ты ничего не сказала, но умудрилась доесть все устрицы.

Было сильно позже девяти, и роскошный летний свет успел смениться с белого на бледно-желтый, а теперь начинал дышать нежным, мирным розовым оттенком. Деревья дрожали под первым за день легким дуновением. Скатерти слегка шелестели на теплом ветру. Накрахмаленные салфетки на немногочисленных свободных местах возвышались в стаканах, как митры епископов. Отовсюду доносился приглушенный шелест разговоров.

Чудовищная французская семья в противоположном от нас углу зала все менее успешно выполняла функции машины для поглощения пищи. Двое младших детей бродили между столами и стреляли друг в друга из разнообразного пластмассового оружия. Самый младший наступил на собачку, частично погребенную в сумочке ее хозяйки. Собачка тявкнула и укусила мальчика за лодыжку. Хозяйка огрызнулась на мать бродячих пластмассовых террористов, та велела ей получше следить за своей собакой. От этой вопиющей несправедливости мне стало смешно, но Чарльз сидел спиной к ресторанному залу и продолжал бубнить, не замечая происшествия.