На следующий день Тэйлор был уже в аэропорту Шарля де Голля и коротал время, дожидаясь объявления посадки на самолет до Нью-Йорка. Вдруг он увидел кричащие заголовки в парижских газетах, извещавшие о том, что князь Алессандро ди Контини выжил, несмотря на две пули, которые всадила в него жена. В этот момент приятный женский голос объявил о посадке на самолет. Тэйлор почувствовал, что у него снова разболелась голова. Оставив газету на прилавке, он порылся в кармане, проглотил таблетку аспирина и через несколько минут уже сидел в салоне самолета, повторяя про себя привычную молитву, чтобы полет прошел без происшествий.

Его мысли постепенно возвращались в обычное русло. Вспомнилась его невеста Дайана, с которой он встречался чуть больше четырех месяцев. Он до сих пор не мог понять, правильно ли они делают, что собираются связать свои судьбы законным браком. Они уже примерно полгода жили вместе в просторной квартире Дайаны в Ист-Сайде, не испытывая пока никаких проблем. Правда, одно обстоятельство все же тревожило его. Она была весьма состоятельной женщиной, а он с трудом сводил концы с концами, довольствуясь невысоким жалованьем офицера полиции. Дайана часто уговаривала его бросить службу в полиции и заняться более подходящей работой, но он был молод, напорист, в меру самоуверен и ни за что не хотел прерывать благоприятно складывающуюся карьеру. Но самое главное, что в постели они оба чувствовали себя прекрасно. Его поездка в Париж, насколько он мог понять, была, в сущности, последним путешествием холостяка в давно знакомые места. Конечно, Дайана была против этого и считала ненормальным, что он хочет отправиться во Францию один и колесить там на своем дурацком мотоцикле, бессмысленно тратя свой драгоценный отпуск. В конце концов она смирилась с его решением, но при этом раза три предупредила, чтобы он не подцепил чего-нибудь ненароком у любвеобильных и щедрых на ласки французских девушек. «Ведь всем хорошо известно, — говорила она ему, — что они ведут совершенно беспутный образ жизни». Тэйлору этот факт был совершенно неизвестен, но он благоразумно промолчал, чтобы не злить напоследок свою невесту. Он неоднократно убеждал ее, что его прежде всего привлекает сама страна, ее культура. Правда, при этом он умолчал, что не понимает природы этого пристрастия. Когда ему было всего лишь восемнадцать лет и он впервые прокатился на мотоцикле, у него неожиданно возникло ощущение, что он уже жил когда-то в этой прекрасной стране и был частью ее великолепной культуры. Что это такое? Неужели прошлая жизнь? Он не мог ответить на этот вопрос, но при этом точно знал, что испытывает необыкновенное чувство счастья, когда мчится на мотоцикле по долине реки Луары, когда вдыхает запах свежего винограда в Бордо или созерцает древнеримские руины, разбросанные по всему Провансу.

Скоро он снова будет дома. На пару дней раньше намеченного срока. Интересно, удастся ли ему хотя бы еще раз побывать во Франции? Даже сейчас он почувствовал в душе легкую грусть от того, что такой возможности у него, вероятно, больше не будет. Через пару недель ему стукнет двадцать пять и нужно будет всерьез думать о женитьбе.

Ему снова вспомнилась молоденькая девушка в отделении экстренной помощи. Сейчас он уже точно знал, что долго не сможет забыть это изнасилование, ее душераздирающие вопли и в кровь разбитое лицо. Да и имя ее он вряд ли когда-нибудь забудет. Перед его глазами еще долго будет маячить та самая газета в киоске парижского аэропорта, где оно было напечатано огромными буквами, — ЛИНДСЕЙ ФОКС. «Конечно, это не имеет ко мне никакого отношения, — подумал он. — Абсолютно никакого».

1987. ЛИНДСЕЙ

Было очень жарко, несмотря на то, что были лишь первые дни мая. Линдсей сидела на каменной скамье под высоким дубом в студенческом городке Колумбийского университета. На ней были легкие свободные шорты цвета хаки, толстые белые носки и кроссовки фирмы «Рибок», белая блузка с короткими рукавами. На правой руке болтался теннисный браслет, который она сама себе подарила по какому-то случаю: свидетельство ее восхищения Крис Эверт. Линдсей почти каждый день играла в теннис, от чего ее ноги за последние пару месяцев покрылись загаром. Она весьма недурно играла, хотя до совершенства было еще далеко. Ее удары с первой линии были просто убийственными, но в конце поля она вела себя непредсказуемо и часто ошибалась. Что же касается подач, то примерно из двадцати ударов только один был по-настоящему крутым. Следующая игра с Гэйл Верт должна состояться только завтра утром. Гэйл, ее старая подруга еще по Стэмфордской женской академии, тоже училась в этом университете и специализировалась по физическому воспитанию. Гэйл была прекрасным партнером и играла намного лучше, чем Линдсей.

Линдсей осталось сдать лишь один экзамен, и через пару недель она получит долгожданную степень бакалавра в области психологии, что само по себе весьма неплохо, так как Колумбийский университет славился своими выпускниками и пользовался очень хорошей репутацией.

А что же она будет делать потом? Несколько месяцев назад в университет стали захаживать представители различных компаний. Но ей так и не удалось найти для себя что-нибудь подходящее. Абсолютно ничего интересного. Правда, ей предлагали поработать за границей, и это было бы довольно занятно, но груз старых впечатлений не позволил ей согласиться. Вообще говоря, она плохо знала другие страны, кроме, естественно, Италии, но туда ей ехать не хотелось.

Урчание в животе бесцеремонно напомнило, что во рту у нее маковой росинки не было со вчерашнего вечера, когда она ужинала в квартире Марлен: пицца с острой колбасой и сыром, а потом еще банка не очень крепкого пива. От такой еды ей даже дурно стало.

Пицца, конечно, была хуже некуда, но от одной пиццы ее бы не стошнило. Все дело было в том парне, Питере Мероле, который учился вместе с Марлен. Он начал приставать к ней, а после того, как якобы нечаянно прикоснулся локтем к ее груди, она бросилась в туалет, и там ее вывернуло наизнанку. К счастью, когда она вернулась в комнату некоторое время спустя, он уже ухлестывал за другой девушкой, и с гораздо большим успехом.

Она была спасена.

Линдсей открыла сумку и вынула оттуда пачку бумаг с текстами лекций. Кожаная сумка была предметом ее особой гордости. Сама кожа была мягкой, выкрашенной в светло-коричневый цвет и с годами становилась все мягче и приятнее на ощупь. В ней она носила почти все свои вещи: книги, тетради, калькулятор, теннисные мячи, бритву, пару чистых носков и даже комплект нижнего белья. Проверив записи, она разложила их на коленях, собираясь повторить некоторые лекции. Это был ее последний курс, который читал профессор Граска, рьяный приверженец Фрейда. У него были пронзительные карие глаза, и вообще он походил на типичного профессора с весьма странными привычками и манерой поведения. Это был убежденный холостяк, который проживал со своим отцом в Вест-Сайде на Восемьдесят четвертой улице и никогда не предпринимал попыток обзавестись семьей. Он действительно был странным человеком, но ее он почему-то считал еще более странной. Прочитав написанную Линдсей пьесу, доктор Граска заключил, что у нее есть серьезные нарушения в психике. Этот неутешительный вывод он сделал на основе анализа тех отношений, которые сложились между членами гипотетической семьи. Линдсей описала, как ей казалось, самую обыкновенную семью, но доктор Граска долго копался в этом опусе и отыскал немало интересного для себя. Да и не только для себя. Он настолько увлекся анализом ее пьесы, что даже зачитал студентам во время семинара отдельные отрывки. А после занятий неожиданно пригласил ее в свой кабинет. Он долго расспрашивал ее об отце и все пытался выяснить, как она относится к нему. Затем он сказал, что может помочь ей разобраться во всех ее проблемах, причем предложил приступить к занятиям без промедления, если она, конечно, не возражает.