Они сварили вторую порцию кофе и снова сели за стол, превратившийся в островок крошек, замасленных тарелок и грязных чашек посреди сияющей пустынной кухни. Значительных налетов на гору булочек не совершали, и те одиноко стыли и черствели, внушая Берди смутное чувство вины. Казалось, не заставить себя съесть еще парочку – значит, ответить на гостеприимство Макса черной неблагодарностью.

Вскоре Бервин поднялась к себе, а Уэнди сразу спустилась, словно дожидалась подходящего момента, и начала проворно убирать со стола – автоматически, будто мысли были заняты чем-то иным. Она не сочла странным, что работу оставили ей, и отклонила запоздалое и неискреннее предложение Берди помочь.

– Одной удобнее, – объяснила Уэнди, споласкивая посуду, загружая ее в моечную машину, вытирая тряпкой липкий стол и безупречно чистые рабочие поверхности. – Хорошо знаю, что и как надо делать.

Берди показалось любопытным, что именно Уэнди приняла на себя обязанности хозяйки дома, хотя Бервин жила здесь с Максом после ее отъезда и должна была отлично ориентироваться в кухне. Тем не менее Бервин выглядела гостьей. Наверное, как всегда, ощущала себя чужой, в то время как Уэнди вернулась к себе домой.

В половине одиннадцатого появился Дуглас – чисто выбритый и, как всегда, безупречно одетый. Несчастье отца не помешало ему выспаться. Напротив, он излучал безмятежное довольство.

– А где несчастная пара? – спросил Дуглас с широкой улыбкой.

– Зачем ты так? – шепотом упрекнула Уэнди. – Мэй наверху, собирает вещи, а бедный папа оставил ее и уехал. Когда вернется, постарайся держаться сочувственно. Он пережил шок.

– Поделом старому ослу, – усмехнулся Дуглас и хлопнул себя по животу. – Поесть дадут?

– Если пообещаешь не говорить глупостей, то что-нибудь придумаю, – ответила Уэнди. – Пойдемте в гостиную. Мы ведь как раз собирались пить кофе. Правда, Верити Джейн? – Она многозначительно посмотрела на Берди.

– Да-да, – кивнула та, хотя чувствовала, что от избытка кофеина, затянувшегося безделья и невыносимых пустых разговоров у нее начинает кружиться голова.

В гостиной Дуглас плюхнулся в кресло и, продолжая улыбаться, уставился в окно. Через несколько минут Уэнди поставила перед ним поднос и нервно затараторила:

– Дуглас, до возвращения папы нам нужно составить план действий. Когда Мэй соберет вещи…

Берди почувствовала, что пора вмешаться:

– Уэнди, мы ведь не знаем наверняка, что Мэй пакует чемоданы. Ты лишь предположила…

– О! – Уэнди растерялась. – Да, пожалуй…

С улицы донесся звук мотора, а потом раздались гудки: два коротких и один длинный. Все встрепенулись.

– Макс вернулся? – спросила сверху Бервин.

Хлопнула дверца машины. Распахнулась входная дверь, и показался сияющий Макс – худой, загорелый, в рубашке с красными цветами и в белых брюках.

– Всем привет! – воскликнул он. – Отличный денек, не так ли?

Если он и работал на публику, то весьма убедительно. А выглядел так, словно ничего из ряда вон выходящего не случилось и жизнь шла своим чередом.

– Папа… – Уэнди заерзала в кресле и нервно посмотрела на отца.

Макс подмигнул ей.

– Все отлично, дочка, – заверил он и потер руки. – Мэй уже спустилась? Нет? Тогда поднимусь. – Макс шагнул к лестнице, но на первой ступеньке неожиданно обернулся, положив руку на перила. – Не смотрите так испуганно, дети. Все в порядке. Произошел небольшой сбой в коммуникации. Случается даже в лучших семьях. Ночью мы с Мэй славно поговорили, так что теперь обстоятельства прояснились. – Он рассмеялся. – Занимаюсь устранением объективных препятствий. Как только состоятся разводы, сыграем запланированную свадьбу. Больше сложностей не возникнет. – Его глаза сверкнули. – А потом родим кучу детей. Троих или четверых. Или пятерых. Почему бы и нет? Мэй любит детей. Времени впереди полно. Лично я собираюсь жить до ста двадцати лет, не менее. Ну а теперь никуда не расходитесь: приготовлю на ленч пиццу.

Ленч состоялся в половине первого и прошел как во сне. Знаменитая пицца Макса, истекающая соком помидоров и расплавленным сыром, украшенная крохотными креветками, оказалась гастрономическим чудом. Во главе стола сидел хозяин – полный неистощимой энергии, обаятельный и решительный. А напротив него Мэй: безупречная, миниатюрная и умиротворенная, в мягкой черной тунике и таких же брючках, в сандалиях, с черным кожаным ремешком на шее, с собранными на затылке, закрепленными жемчужным гребнем черными волосами. В присутствии восточной красавицы Уэнди замерла, Дуглас погрузился в мрачное молчание, а Бервин притихла. Макс много рассуждал о свадьбе, семейном счастье, детях и необходимости поторопить развитие событий. Говорил и о своей книге, которая, как с тревогой заметила Берди, за сутки сменила статус, из удобного вымысла превратившись в реальный план. О нынешнем муже фарфоровой куклы не прозвучало ни слова, хотя Берди ждала, что с минуты на минуту громкий стук в дверь провозгласит начало нового раунда поединка за сердце и ум непостижимой вьетнамки. Но ничего не произошло. Шестеренки таинственного механизма, влекущего день к неизбежному завершению, начали медленно, незаметно и беззвучно занимать свои привычные, устоявшиеся места.

В половине второго Дуглас отодвинул стул и заявил, что должен уехать. Как обычно, на машине Уэнди. И, как всегда, не ответив на ее вопрос, куда направляется, но пообещав, что вернется к шести часам. Не сказав ни слова отцу и не взглянув на Мэй, Дуглас удалился. Макс рассмеялся, подмигнул Берди и обозвал сына геморроем. Уэнди вздохнула.

Ровно в два, по тихому указанию Макса, Бервин и Мэй вышли из-за стола. Мэй уже была одета для позирования. Работа над портретом продолжалась. Макс проводил дам до лестницы, поклонился Бервин и нежно поцеловал Мэй, приподняв согнутым пальцем точеный подбородок. Старый влюбленный дурак. Фраза, словно змея, заползла в сознание Берди. Она попыталась вытряхнуть ее, однако образ темного загрубевшего пальца на фоне фарфоровой кожи врезался в память. Запомнился и взгляд Мэй в тот момент, когда она подняла на любовника обычно опущенные глаза. Взгляд, сияющий затаенным торжеством.

В половине третьего Берди оказалась в кремово-коричневом кабинете в окружении множества фотографий. Макс со знаменитостями. Макс и Иза в наушниках, весело кривляющиеся перед микрофоном. Макс рядом с нервной Соней и хорошенькой, пухлой, златокудрой пятилетней Уэнди. Макс с джентльменами в строгих костюмах. Макс с королевами красоты. Макс с животными. Макс с элегантной Ингрид и толстым, похожим на поросенка Дугласом в крестильной рубашке. Макс в ночном клубе, на яхте, в поезде, возле самолета, на верблюде. Макс с ее, Берди, матерью и отцом. Макс, раздающий автографы, говорящий в микрофон, идущий по улице, смеющийся, с тортом на лице. Макс и Бервин рука об руку. Макс и дюжины людей, которых сам он не помнил.

– Здесь полно всего, – заметил энергичный Макс и открыл следующую коробку. На пол посыпались вырезки, письма слушателей, открытки, документы, деловая и личная корреспонденция. Он широко улыбнулся: – Всегда обходился без секретаря. Пока Уэнди жила здесь, она пыталась навести порядок, но я боролся за каждый дюйм личного пространства. Терпеть не могу чрезмерную организованность. Ограничивает свободу. Нервирует. Искушает судьбу. Почему-то кажется, будто если я наведу полный порядок в делах, то на следующий день умру. Слишком определенно. Порождает депрессию. Так же как составление завещания. Как только начинаешь об этом размышлять, превращаешься в объект истории.