для человеческой сути. Кто пробивается наверх? Кто идет ко дну? Для меня несомненно, соревнование выносит вперед лучших, самых сильных, крепких и умных и тем способствует прогрессу. При этом я не утверждаю, будто в природе не существует взаимопомощи. Однако есть и конкуренция, и благодаря ей постоянно возникают новые виды, способные на большее. Разве не фантастика? От одноклеточного до Ньютона?

– Вполне.

– Поэтому я побаиваюсь обществ, провозглашающих взаимопомощь главным принципом. Хотя многие бедняки и кучка идеалистов питают надежду именно на такое государство. Никак нельзя отменять соревнование! Иначе мы затормозим дальнейшее развитие и поведем будущее на помочах. – Дарвин помолчал, подергал бороду и поискал взгляд доктора. – Боюсь, профсоюзы, как и левая политика вообще, накличут беду, поощряя в обществе слабость и гниль. Говорю вам: плохо, когда слишком высокий уровень благосостояния ставит крест на селекции.

Беккет снял очки и устремил недовольный взгляд на Дарвина, который еще добавил:

– Естественно, в данном вопросе тоже важна дозировка. Современное правительство должно в определенной степени помогать бедным, однако не балуя их.

Беккет раскрыл очечник и убрал в него грязные очки. Оба молчали. Когда доктор приблизился к бильярдному столу, давая понять, что довольно разговоров, слышался только скрип деревянных половиц.

– Так начнем же партию. И выясним, кто сильнейший.

Выудив из луз шары, Дарвин несколько сложно, но со знанием дела сгруппировал их на столе.

– Если вы будете играть полувслепую, то у старика вроде меня, может, и есть шанс.

Стоило прищурившемуся Беккету уложить в лузу четвертый шар, Дарвин сказал, что не отказался бы от глоточка виски. И необязательно трубить об этом на всю вселенную.

– Кого же вы боитесь, если не своего врача? – шутливо спросил доктор. – А где, кстати, ваша жена?

– Эмма сегодня в Лондоне, поехала к сыну Уильяму.

– И вам не хотелось поехать вместе с ней?

– Что вы такое говорите! У меня нет времени на подобные поездки, в теплице ждут новые опыты. Кроме того, состояние здоровья еще не позволяет. Я только отхожу от ужасной ночи.

Дарвин невольно положил руку на живот, опустил уголки рта и сильно дернул за колокольчик. Тут же явился Джозеф.

– Вы можете налить нам по чуть-чуть виски? Лучше мягкого, из кабинета. И пожалуйста, ни слова о времени. Хотя обычно я и прошу вас о подобных разумных возражениях. Сегодня особенный день.

Чокнувшись с Беккетом, Дарвин сказал:

– У нас есть повод, доктор!

Тот, поморщив нос, выжидательно посмотрел на хозяина дома.

– Наша первая игра на бильярде?

– Ее, конечно, тоже можно присовокупить. Вы не знаете, я так и думал. Да и откуда? Но могу вам сообщить, мои списки и бухгалтерские счета полезны во многих отношениях, хотя Эмма постоянно надо мной подтрунивает. 5 октября 1870 года в моем дневнике здоровья значится: «Первый визит доктора Беккета. Подробный анамнез». И какой у нас сегодня день? – Дарвин принял торжествующий вид. – Ровно одиннадцать лет назад. Жаль, мы пропустили десятилетие. Еще одиннадцать, несмотря на ваши бесценные услуги, оказываемые моим телу и душе, мы не протянем. – Дарвин пригубил виски. – Благодарю вас за вашу помощь. Должен сказать, я к вам привык.

Отвечая благодарностью на благодарность, Беккет имел странный вид. Он стоял возле Дарвина, чуть согнув колени, ссутулившись и явно стараясь сократиться в размерах. Вдруг резко отступил назад. Ему было неловко смотреть на лысину все уменьшающегося старика.

– Значит, одиннадцать лет прошло с тех пор, как вы ляпали краской на голубей. И больше десяти, как упали с лошади? Верится с трудом, настолько ясно картина стоит перед глазами. Один из самых волнительных визитов за всю мою практику. Я был так молод, и врачебный опыт по большей части ограничивался больницей, где неподалеку всегда имелся старший, опытный коллега. А тут на лужайке лежит всемирно известный Дарвин! По которому прокатилась собственная лошадь. А его жена стонет громче, чем потерпевший, и твердит про паралич. Ужас. Я думал исключительно о том, как бы не наделать ошибок. Только спокойно. Пульс у меня участился, и я уже видел заголовок в «Таймс»: «После падения с лошади Чарльз Дарвин навсегда парализован!» И подзаголовок: «Мог бы ему помочь более опытный врач?»

– А Томми плакал.

– Что вы хотите сказать?

– То, что говорю. Томми было очень тяжело видеть меня на земле. Некоторым странно приписывать животным чувства. Но у меня тут нет никаких сомнений. Можно я кое в чем вам признаюсь?

– Разумеется.

– Как вам известно, за последние годы я провел множество опытов в теплице. И разговаривал с растениями, намеренно время от времени их нежно трогал, гладил. У меня есть основания полагать, что моя ласка растениям нравилась. А поскольку я исхожу из верности моей теории медленного развития, то есть оно длится миллионы лет, без скачков, то у растений должно быть предвестие чувств. Некий вид восприимчивости к прикосновениям, который позже развился у животных в простые чувства, а еще позже у людей – в разнообразные. Можете считать меня сумасшедшим, я не против. Растения способны общаться, я убежден даже в этом. Если угодно, владеют некой праформой того разговора, какой мы сейчас ведем с вами.

Дарвин остался доволен. Неторопливо болтая в стакане виски, доктор Беккет посмотрел на цветы у окна другими глазами.

– Уверяю вас, мистер Дарвин, умные пациенты невероятно повышают образовательный уровень врача.

– Кстати, об умных пациентах. Что нового у вашего Маркса?

– Интересный случай. Даже весьма интересный.

– Интереснее, чем я?

Рассмеявшись, доктор загнал синий шар в левую лузу.

– Иначе. Если бы мне пришлось вас сравнивать, получился бы впечатляющий список параллелей. Кто знает, может, в один прекрасный день я возьму на вооружение ваш способ запоминания. Немного бухгалтерии моему хаосу не повредит.

Беккет чувствовал действие алкоголя, он почти не завтракал и удивился переливам красок на носу Дарвина. Зажмурил глаза и тут же поделился своим открытием:

– Ничего, если я вам скажу, что, натирая кий мелом, вы припудрили нос синим?

Дарвин хихикнул и сел в кресло, стоявшее возле бильярдного стола у стены. Поискал носовой платок и вытер нос.

– Мне нужен небольшой перерыв. От виски кружится голова.

– У меня тоже.

Доктор сел на второе кресло. Оба оперлись на кий и сидели в креслах с красной обивкой, чуть наклонившись, как будто только что провели напряженный турнир.

– Кстати, Маркс прочитал мне ваше письмо.

– Какое письмо?

– Которое вы послали ему в благодарность за «Капитал».

– И что я там писал?

– Вы в определенной степени хвалили труд.

– Ага.

– Мистер Маркс очень гордится этим письмом. И особенно тем, что вы тогда взяли на себя труд прочитать книгу