будет окончена всякая классовая борьба, искупление, наконец.

– Должен вам сказать, доктор Беккет, умный врач невероятно образовывает пациента.

– Ах, знаете, меня вообще интересуют только тылы моих пациентов. Мне нравится понимать их болезни и страхи. Это для меня как шахматы. Ход за ходом все ближе подбираешься к сути дела.

Впервые за долгое время Беккет вспомнил профессора, который вышвырнул его из больницы. И почувствовал к нему благодарность. Потребовался шок от увольнения и полученная вследствие этого свобода, чтобы найти путь, сделавший его счастливым. Он улыбнулся.

После довольно продолжительного молчания, пока Дарвин обдумывал сказанное, Беккет добавил:

– Я много думал о связи между внутренними проблемами и болезнями. Нередко у меня появлялось чувство, что хронические больные испытывают чувство какой-то вины. В случае Маркса я вижу, как, появившись на свет в роду раввинов и став агрессивным атеистом, в глубине души он борется с чувством вины за предательство иудаизма. Он не пошел по пути отцов, как ему было предначертано.

– Вот как. А что вы думаете обо мне?

– Полагаю, вы сами прекрасно это знаете, не так ли?

Дарвин поворчал. Полли под столом тоже.

– Вам ведь не может быть безразлично, что вы потрясаете веру в религию, которую изначально собирались проповедовать. Вы же хотели стать священником!

Дарвин поворчал. Полли тоже.

– И в чем, по-вашему, выражается это чувство вины?

– Со своей колокольни могу сказать, что не раз наблюдал, как люди, страдающие от невыносимого напряжения, ослабляют его рвотой. Для них с их напастями – будто аварийный люк.

– Именно так по совершенно физическим причинам работает вулкан. Когда напряжение в глубине нарастает до предела, он всегда взрывается и низвергает лаву…

– Замечательный образ.

– Да, но мне неизвестно, чтобы вулканы испытывали какое-либо чувство вины. Это чистая, чудеснейшая физика. У вулкана – бурлящая магма, у меня – бурлящие желудочные соки.

– Разумеется.

– Могу я в этой связи добавить, что речь в данном случае идет о невероятных силах, двигающих целые континенты и вызывающих землетрясения?

Доктор Беккет встал и обошел бильярдный стол. Вернувшись к креслу, он заявил: кто-то должен написать книгу о Марксе. Как бы не вышло так, что левые поверят новому пророку, пойдут за ним и опять станут рабами религии. Социальная справедливость – слишком серьезный вопрос.

– Вы делились с Марксом своими мыслями?

– Нет, боже упаси! Это было бы объявлением войны. Я там для того, чтобы он выздоровел. Насколько еще возможно.

– Звучит не слишком обнадеживающе. Что с ним?

– Вы же знаете, я не могу вам рассказать. Кое-что с легкими. Кое-что с печенью. С кожей. С тошнотой.

Дарвин объявил, что скоро ему нужно лечь, и предложил закончить партию.

– Мне уже все равно не выиграть. Хочу, однако, заметить, что я видел фул. Когда вы топили синий, обе ноги у вас были оторваны от пола. – Дарвин хитро улыбнулся.

Доктор Беккет осмелился усомниться, что при своем росте и под воздействием виски он с такой легкостью мог взлететь.

Полли вылезла из-под стола и заковыляла к хозяину с гостем, молча сидевшим рядом в красных креслах. Положив голову набок, она переводила внимательный взгляд с одного на другого. Дарвин рассеянно ей улыбнулся и сказал, что ему хотелось бы подытожить.

– Я правильно вас понял, дорогой Беккет, Маркс рассказывает историю Ветхого Завета в новой одежке? Владельцы фабрик – египтяне, рабочие – евреи, так? Капитализм – ад, а коммунизм – рай?

– Именно так. Он провозглашает Царство Божие на земле. И революция укладывается в это сравнение, она Страшный Суд, день гнева, dies irae. «Он наполнит землю трупами», – говорится в Библии. Даже чистилище находит свое соответствие в диктатуре пролетариата. Данный промежуточный кровавый период – переход к окончательному мирному состоянию коммунизма. Там будет жарко. Тех, кто не понял, куда идет поезд, пропарят как следует.

– Или сократят на голову.

– Да, так. Кроме того, я не верю в случайность того, что человек, сначала лишенный еврейства, потом родины, вынужденный бежать, не имеющий гражданства, а теперь живущий в изгнании, постоянно твердит об отчужденном человеке.

– А я, держа в руках «Капитал», думал, Маркс ученый. Экономист.

– Он хочет им быть. Частично и является. Этого не отнять. Но собственно экономические места в его сочинении так запутаны и головоломны, что я их не понимаю. Пропагандистские же тексты, напротив, все понимают прекрасно. Там язык образный, ясный. «Манифест коммунистической партии», например, начинается словами: «Призрак бродит по Европе».

– Какой еще призрак?

– Коммунизма. И все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака, утверждает Маркс. Подобными фразами он задает почти библейскую тональность. Читатель чувствует приближение Апокалипсиса. А вам было бы интересно побеседовать с Марксом?

– Боже упаси. Зачем?!

– Такой разговор мог бы, скажем, стимулировать. В конце концов, вы могли бы обсудить великие вопросы человечества. Полагаю, мне вполне по силам организовать такую встречу.

Дарвин взял Библию и сказал:

– Кстати, именно эта книга была со мной во время кругосветного путешествия на «Бигле». Поднимаясь в двадцать два года на борт, каждое слово в ней я принимал за чистую монету.

– О вашем путешествии мне бы очень хотелось узнать побольше.

– У меня осталось несколько экземпляров «Путешествия на «Бигле»». Пройдемте в кабинет. Я подарю вам. Узнаете, что я повидал за те пять лет. Наверное, вам это будет интереснее, чем моя монография об усоногих.

Они вышли из бильярдной. В коридоре доктор Беккет спросил:

– Какое событие тогда произвело на вас самое сильное впечатление?

– Знакомство с жителями острова Огненная Земля. То, что я должен считать этих дикарей своими братьями и сестрами, потрясло меня до основания. И конечно, перевал в Андах. Там, наверху, в окружении каменных гигантов, меня озарило.

Зайдя в кабинет, Дарвин поискал любимое синее перо, нацарапал в книге посвящение, вручил ее Беккету и взял курс прямо на шезлонг. Теперь ему нужно было в положении лежа переварить виски и немного поспать. Иначе у него могли подкоситься ноги, чем он доставил бы домашнему врачу чисто физические хлопоты. Когда доктор с книгой в руке опустил скрипучую дверную ручку, у Дарвина уже закрылись глаза.

Моллюск познания

1835

Он в ужасе вскочил. Который час? Почему в лицо так ярко светит солнце? Чарльз сильно вспотел во сне и чувствовал себя разбитым. Схватил стакан с водой. Язык будто высушили на солнце. Гортань горела.

Ему снился сон, и он попытался, с трудом поднимая голову, удержать хотя бы обрывки. Все остальное испарилось.

Перед глазами ясно стояла сцена, которую он видел за мгновение до