– А? – заторможенно откликнулась принцесса. – Да, очень. Пожалуйста. Буду рада.

Внутри дом состоял из одной комнаты, в которой находились и беленая печь – от нее ужасно несло жаром, несмотря на открытые окна, – и несколько широких лавок у стен, застланных как постели, и настоящая кровать. Большой стол, крепкие стулья-табуреты вокруг, множество полок с утварью и сундуков, подвешенные к балкам шкуры и травы. Было очень чисто – впрочем, в доме Тротта не могло быть иначе. И пахло вожделенным хлебом и кислым молоком. Алина, положив сумку на указанную ей скамью, почувствовала, как дрожат руки. И, когда села с лордом Максом за стол, чуть не расплакалась от голода. Тут были и хлеб, и масло, а Далин, даром что слепая, ловко доставала плоские горшки из печи и ставила их перед путниками: мясо с какими-то овощами, продолговатые клубни, очень похожие на картофель, густой напиток, пахнущий ягодами. Венин расставляла посуду, радостно поглядывая на Тротта, он же задавал вопросы про дела поселения, и женщины ему отвечали. Алинка молчала. Она чувствовала себя лишней, и ей было очень неловко перед хозяйками. И еще она очень сердилась на лорда Макса – ведь не предупредил, не рассказал, что живет не один.

– Не ешьте сразу много, – предупредил инляндец, когда она взялась за ложку. – Будет плохо.

– Знаю, – буркнула она в тарелку и с наслаждением откусила маленький кусочек чуть кисловатого, но очень вкусного хлеба.

После ужина Тротт поднялся, сообщив, что должен поговорить с главой поселения. За окнами уже стояла темнота, а внутри дома Венин зажгла несколько свечей и лучин. Печь уже потухла и остывала.

– Венин и Далин покажут вам ванран и помогут там, – сказал профессор, открывая дверь. Женщины закивали, а Алинке захотелось броситься за ним, вцепиться и умолять не уходить, но она стиснула ладонями края скамьи и тоже кивнула. Дверь захлопнулась, и тут же поднялась слепая хозяйка, Далин. Принцесса чуть сжалась, а женщина подошла к ней и спросила робко:

– Можно потрогать тебя? Я не вижу.

– Ой… да! – с облегчением проговорила Алина. Кажется, ее тут боялись больше, чем она их.

– Красива-а-ая, – сообщила вторая, Венин. – Воло-о-осы би-елы-ы-ые. Как у ко-азы-ы.

Далин, как раз трогающая волосы, улыбнулась. Она была очень милой, чуть полноватой, и улыбка была приятной, и руки – мягкими и теплыми, и тем страшнее смотрелись шрамы вокруг незрячих глаз. Она коснулась крыльев, погладила.

– А мне можны-о? – застенчиво попросила Венин. – Кры-ы-ылья?

Алина глянула на нее, в горящие интересом глаза – и вдруг увидела в ней себя, молоденькую любопытную девушку. Никакой агрессии или обиды. Значит, это в порядке вещей – когда лорд Тротт приводит кого-то в дом?

– Очие-ень краси-ивая, – глухо выговаривая звуки, повторила Венин, когда хозяйки вдоволь нагладили пух на крыльях, а принцесса по их просьбе оными крыльями помахала – со смешком понимая, что чувствовал после подобного профессор. Женщины оказались совсем безобидными и спокойными, и пятая Рудлог расслабилась, завертела головой, разглядывая дом.

– Хотела бы и я знать, как выгляжу, – сказала она печально. – У вас нет… – она сообразила, что не знает, как будет «зеркало», и замялась, пытаясь подобрать слово. – У вас нет, чтобы я могла посмотреть на себя?

Венин наморщила лоб, пытаясь понять, а Далин, прислушиваясь, вдруг махнула рукой в сторону двери.

– Посмотреть в тро́гше, – сказала она и повела ладонью вокруг лица. – В ванране. Пойдем?

«Трог – это вулкан, – вспомнила Алина, когда Венин вручила ей плошку с разбрызгивающей жир свечой, сама взяла вторую и поманила к выходу. Далин шла за ними. – А „ше“ тогда что?»

Во дворе было темно и очень тихо, и глаза мгновенно перестроились на ночное зрение. В курятнике приглушенно ворковали засыпающие куры, из далекого леса слышались пение птиц и верещание ночных ящеров. Тускло сияли две луны, одна за другой уже поднявшиеся на небосвод, да кое-где виднелись на облаках красные пятна вулканического света.

– Как раз ванран согрелся, – проговорила Далин из-за Алинкиной спины. – Охтор приказал помочь, пока вымоешься, а там подкинем дров для него, еще больше нагреем. Он любит, чтобы было пожарче, когда его моют. Придет – будет доволен.

«Охтор любит, когда его моют, – сказала себе Алина упрямо. – Не лорд Тротт. Он просвещенный человек и вообще не очень-то любит чужие прикосновения».

Они спустились в ванран, оказавшийся даже не постройкой – холмиком с уходящей под землю дверью и небольшими окошками под дерновой крышей, из которых тянуло дымком и паром.

– Ба-ольшо-о-ой! – гордо сказала Венин, поворачиваясь к Алине, и застыла, подняв руку со свечой и рассматривая гостью. – Глы-аза-а-а! Светя-а-а-атся! Ка-ак у Охто-ора!

– Светятся, – согласилась Алинка, оглядываясь. Подземная купальня правда оказалась большой. Закопченные стены и потолок были укреплены тонкими стволами – будто под землю закопали настоящую избушку. В углах стояло несколько папоротниковых колод с водой, по стенам – низкие лавки с кувшинами, чашами, чем-то заполненными горшками. Пол был устлан соломой и огромными листьями – и пахло сыростью и чистотой так, что Алинке тут же захотелось снять грязную одежду и отмыться до скрипа.

Далин хлопотала у одной из стен ванрана над широкой глиняной чашей – она была заполнена тлеющими углями, дым от которых выходил в окошко сверху. Было душно и влажно. Хозяйка ловко, словно все видела, набирала воду из кадки в кувшины и ставила их в угли.

Венин, не стесняясь, сбросила на лавку юбку, сорочку и поманила Алинку за собой, в угол. Алина, держа в руках свечу, пошла за ней и остановилась у прислоненного к стене огромного осколка какого-то камня. Он был размером с корыто, плоский и весь запотевший. Венин протерла его тряпкой, поднесла свечу ближе.

– Смо-а-атри, – просипела она. Огонек отразился в камне, Алина шагнула ближе, поднимая свою свечку, – и дернулась, чуть не вскрикнув.

Из глубин черного полированного камня на нее глядела мама. Принцесса заморгала – в глазах расплывалось – и мотнула головой, склонившись вперед, почти вплотную. И мамино лицо приблизилось, и видны стали различия: чуть шире расставленные глаза, более пухлые и какие-то неправильные губы – верхняя больше нижней, затравленный взгляд чуть фосфоресцирующих зеленых глаз, острые скулы. Алина повернулась – черные крылья за спиной, и пух свисает клочками. Волосы темнее, чем у мамы, но тоже волнистые, только вихрами вокруг лица. Она задумчиво отдала Венин вторую свечу и потянула с себя сорочку, потом развязала пояс штанов. И снова приблизилась к зеркалу.

Тело себя-прошлой Алина отлично помнила. И оно было ладным, как у любой юной девушки. И это тело у нее было таким же, если не считать сильной худобы и четко очерченных мышц на руках и ногах. Грудь задорная, как два крепких яблочка, маленькие ягодицы – пух с крыльев в сложенном состоянии как раз доставал им до середины.

«Красивая», – признала она мысленно, снова склонилась к зеркалу, провела ладонью по его кромке и ойкнула – порезалась. Лизнула рану, пригляделась к сколам.