Повисло тягостное молчание. Никто не осмеливался проронить ни слова, слушатели не решались даже пошевелиться. На лице у полковника застыла странная гримаса — что-то среднее между потрясением и недоверием, он не знал, что сказать. Сервеза и Да Силва чуть не плакали. Индеец же был так растроган, что не мог вынести направленных на него взглядов и стеснялся поднять глаза.

— Это самая красивая история, какую мне приходилось слышать! — воскликнул Да Силва.

А Сервеза подхватил:

— Я и не представлял себе, что белый рояль может стать доказательством любви.

На следующий день они покидали Сан-Карлус, полные решимости добраться до конечного пункта своего путешествия, ведь теперь они знали его цель.

И считали ее прекрасной.

Четверо мужчин поднялись на кораблик, где их дожидался белый рояль.

— Спасибо вам за гостеприимство, — сказал Амазон, пожав руку радушного хозяина.

Маленький человечек энергично помотал головой:

— Не стоит благодарности! Мне было очень приятно с вами познакомиться. И ваш рассказ я долго не забуду. Да сопутствует вам удача в вашем путешествии!

Да Силва попрощался с полковником, Сервезой и Мендисом, а потом, стоя на причале, смотрел им вслед и изо всех сил махал рукой.

Когда суденышко скрылось за горизонтом, он открыл сундук с рыболовными снастями, достал книгу Гомера и с нежностью погладил синюю обложку. Потом нацепил очки, поудобней устроился на сундуке и погрузился в чтение — теперь он уже не оторвется от книги, пока не дойдет до последней строчки.

Прошло семь дней, и они благополучно дошли до Касикьяре.

Когда суденышко проходило первые пороги, оказалось, что мотор у него совсем неплохой. Правда, дальше река стала уже, течение усилилось, и черные воды превратились в мутный глинистый поток вроде тех речек, на которых старатели моют золото.

Вскоре после того, как корабль удалился от Риу-Негру, индеец с гордостью объявил, что они уже во владениях племени яномами. И не больше чем в трех днях пути отсюда находится деревня Эсмеральда. В самом сердце джунглей.

Чаща амазонских джунглей. Джунгли подступали со всех сторон, как будто гигантская анаконда с зелеными чешуйками стягивалась кольцами у них на горле и медленно душила; им начинало казаться, что они уже никогда не смогут выбраться из этих джунглей.

Пока они плыли по Риу-Негру, их не мучило ощущение замкнутого пространства и духоты. Река была широкой, и солнечные лучи свободно достигали поверхности воды. Но когда кораблик начал медленно подниматься по Касикьяре, берега становились все ближе и ближе друг к другу, а просвет у них над головами — все уже.

Вскоре он совсем исчез. Остались только джунгли. Ничего, кроме джунглей.

Единственной нитью, связывавшей их с миром людей и суетой городов, были звуки белого рояля. Если бы не музыка, суденышко, кажется, легко слилось бы с окружавшим их пейзажем. А под звуки рояля им еще удавалось верить, что где-то в этом мире по-прежнему живут другие люди, такие же, как они. И что у них самих есть еще шанс когда-нибудь вернуться в цивилизованный мир.

Только сначала им надо будет пройти шестой, предпоследний этап странствия — придется причалить к тревожным берегам безумия.

Мендис расчищал себе дорогу в джунглях ударами мачете. Его мощные руки открывали им путь в Эсмеральду. За ним шли Амазон Стейнвей, Сервеза и Родригиш, а следом — дюжина осторожных, как обезьяны, индейцев. Это были люди из племени яномами, которых Мендис нанял несколькими днями раньше, когда река стала несудоходной и им ничего не оставалось, кроме как продолжать путь сквозь джунгли пешком.

Индейцы в молчании волокли за веревки наспех сделанную повозку, на которой возвышался белый рояль. С тех пор, как они сошли с корабля и двинулись по еле различимой тропинке через джунгли, которые с каждым днем все больше сгущались, путники совершенно выбились из сил от жары и усталости. Они брели уже больше недели, исходя кровавым потом в этом неравном поединке с природой. То колеса повозки увязали в размокшей почве, то впереди оказывался склон, с которого нужно было спускаться с величайшей осторожностью. Или приходилось перебираться через болото, а инструмент тащить на руках.

Вот уже два дня, как удивительная процессия совсем потеряла темп, и тут никто ничего не мог поделать. Причиной были не индейцы и даже не здешняя пересеченная местность, а Амазон и Сервеза. Поначалу оба они вместе с Мендисом расчищали дорогу среди бурной растительности — все трое были вооружены мачете, и отряд двигался через лес довольно быстро. Но пианист и бармен, непривычные к такому тяжкому труду, очень скоро стерли себе руки в кровь, и мозоли доставляли им сильные страдания. Мендис пытался лечить их целебными растениями, но все равно раны не заживали мгновенно — нужно было время, прежде чем они смогут снова взять в руки мачете и прорубать дорогу.

Глядя на свои вздувшиеся ладони, Амазон завидовал рукам Мендиса — грубым и твердым, как камень.

— Повезло тебе, что ты родился в этих краях. Твое тело вылеплено здешней природой, поэтому теперь ты можешь совладать с ней.

Мендис посмотрел на него и ответил:

— Я знаю, как прорубать путь в джунглях, — с этим мне повезло. Но зато я не умею играть на рояле.

Амазон улыбнулся:

— И то правда. Об этом я не подумал.

Индеец подошел к музыканту и по-братски положил руку ему на плечо.

— Ладно тебе, — сказал он. — Каждому свое. У тебя рояль. У меня лес.

Затем, не теряя времени даром, он встал во главе колонны и, как ни в чем не бывало, продолжал свою работу.

Единственный, кого, казалось, не смущало медленное продвижение процессии, был полковник Родригиш. Он не обращал внимания на то, что Амазон и Сервеза выбыли из строя, и отказывался помогать индейцу. О том, чтобы он помог тащить рояль, не могло быть и речи. Во-первых, ему это казалось унизительным, а кроме того, несколько ночей, проведенных под открытым небом, вызвали у него приступы ревматизма. Он страшно мучился и проклинал разом и влажный климат, и слабость собственного тела. Единственная причина, по которой он продолжал это странное путешествие, крылась в том, что оно напоминало ему безумства молодости, — а это было для полковника словно бальзам на раны. Поэтому, несмотря на переутомление, которое стало уже хроническим, эта экспедиция приносила ему безумную радость, как будто вернулись времена каучука, торговли лесом или разведения бабочек.

Амазон же, по мере приближения к Эсмеральде, нервничал все больше. Как будто оттого, что он открыл остальным цель путешествия, разгорелись уголья его любви к Кармен Авила, которые никогда окончательно не обратятся в пепел.

Сервеза тем временем не уставал жаловаться на судьбу:

— Туда просто невозможно добраться. Понимаете? Невозможно. Невозможно. Не-воз-мож-но.