– Дай твою ногу. – Так и не раскрыв глаз, он на ощупь поднес к губам протянутую, чуть дрожащую от напряжения ножку с длинной узкой ступней и облупившимся лаком на маленьких ноготках. Джанет инстинктивно зажмурилась и долго не чувствовала ничего, кроме сухого горячего дыхания, опалявшего ее лодыжку и пальцы. Но вот пересохшие губы побежали вверх, ощупывая напрягшуюся тугую икру… – И другую, – услышала Джанет его еле слышный голос.

Чтобы удержать равновесие, она невольно отклонилась назад, опираясь на руки, и чуть раскинула ноги, пространство между которыми оказалось закрытым лежавшей между ними горой одежды. А по ее ногам бежали языки пламени, и это продолжалось долго, бесконечно долго, так что у нее затекли руки и устала поясница, но, стараясь освободиться от этого огня, она лишь все ближе придвигалась к Милошу и все плотней прижималась плотью к шерстяному пуловеру. И это было невыносимо. Джанет боялась открыть глаза – ей казалось, что ее бедра стали огромными, бесконечно широкими, а пуловер намок от истекавшей из нее влаги, и она с ужасом думала, что эта влага – кровь.

– Я больше не могу, Милош! – вдруг выдохнула она, сама того не желая. И на миг пришло облегчение, пламень угас и воздух хлынул, охлаждая воспаленную кожу – но только на миг, ибо прикосновение мягкой шерсти сменилось скользящими ударами языка, не знающего ни запретных глубин, ни пощады, и холодком зубов, от которого все внутри обрывалось от сладкого страха. – Я… не… могу… – снова прошептала Джанет, чувствуя, что сейчас руки ее подломятся, она упадет навзничь и, наверное, потеряет сознание.

– Повтори, – как из другого мира донесся до нее бесцветный, как бумага, чужой голос. – Повтори.

– Не могу-у-у! – уже пронзительно, во всю оставшуюся силу крикнула она. И тогда резкая боль, боль без всякого блаженства, прорезала ее бедра, и тут же раздался крик на незнакомом языке. Это Милош, забывшись и, может быть, уже забыв, кто перед ним, упал на нее всей тяжестью своего тренированного тела, резко раскинув в стороны сжимавшие ее лодыжки руки. Джанет хотела крикнуть, но ее рот, словно расплавленным сургучом, уже запечатан другим ртом, выгнутые плечи притиснуты к мату, а на ее ногах и на разломленных пополам бедрах лежит свинцовая тяжесть других бедер, и огненная струя рвется внутрь, почему-то то ослабевая, то усиливая напор, словно что-то ища, словно натыкаясь на что-то… А дышать невозможно и двинуться нет сил, и для того чтобы скорей прекратить эти мучения и умереть, можно только податься навстречу этой огненной струе… Джанет сделала это последнее усилие, и в ней вдруг разверзлась бездна, на секунду поглотившая и сознание, и чужую плоть, внезапно растворившуюся в ее внутренностях. Мир остановился и застыл. А когда движение вернулось, все стало иначе, вспыхнуло солнце, и высокие качели уносились в синее небо, и с каждым взмахом Джанет, как в детстве, смеялась и, ликуя, кричала: «Еще! Еще! Еще!»

И качели взлетали весь вечер, и всю ночь, и все утро, рассыпаясь в сверкающих огнях, растекаясь молочно-белыми реками.

И святой Николай с торжествующим кнехтом Рупрехтом[13]встретили их спящими под золотым покрывалом вьющихся волос, прядка которых нежно и празднично была обвита вокруг и во сне цветущего крупным пурпурным цветком дерева.

* * *

Но день все-таки наступил, хотя, приподняв налитые нежной тяжестью веки, Джанет не могла разобрать, день это, вечер или утро. Все тело ныло, растянутые связки болели. Свести ноги было просто невозможно.

– Вот было бы замечательно, – услышала она над собой голос Милоша, – если бы ты вообще никогда не смогла этого сделать.

Джанет рассмеялась:

– Наверное. Но сейчас давай поедем к тебе, я все-таки цивилизованный человек и хочу ванну и завтрак.

Милош на руках донес ее до вызванной машины и так же поднял на третий этаж своего угловато-хмурого «маузера». Здесь среди зимы полыхало лето. Стены огромной комнаты была выкрашены всеми возможными цветами.

– Раньше все было оранжевое, и это было настоящее решение, – словно оправдываясь, пояснил Милош, – но Жан решил, что от оранжевого глупеешь…

– А по-моему, дивно, – Джанет сползла по стене прямо на пол, потому что ноги совсем отказывались ее слушаться.

А через полчаса Милош натирал ее растянутые связки своими мазями, которых всегда в избытке у танцоров и спортсменов.

– Несколько минут адской боли, но зато потом полное блаженство, уж поверь мне.

– Истинность подобного утверждения ты мне уже доказал, – улыбнулась Джанет, морщась от боли, но чувствуя, как прозрачная зеленая мазь под длинными пальцами возлюбленного становится каким-то колдовским зельем и, проникая все глубже, вызывает то радостное ощущение легкого телесного голода, которое она уже успела уловить и понять.

Перед закатом они все же выбрались на улицу по требовательному настоянию Джанет. Для полноты ощущений ей всегда было нужно, чтобы как можно больше вещей, людей и явлений включалось в орбиту ее чувствований. И действительно, только там, на широких женевских бульварах, на тяжеловесных мостах через Рону ее любовь получила свои завершающие штрихи – обрамление архитектурой, историей, людьми наконец. И потом она всю жизнь вспоминала эту неделю как сияющую ярким солнцем, звенящую ручьями под куполом бездонного ярко-синего неба… А на самом деле уныло мокли фонари на Рю-дю-Марше и мертвой средневековой сыростью отдавали деревья Бертрановского парка.

Милош не разделял столь пустого, по его мнению, времяпрепровождения.

– У меня есть всего неделя, понимаешь, неделя! А нам с тобой еще столько всего нужно попробовать.

И он учил ее азбуке любви, начиная с каллиграфии неуверенно выведенных букв, постепенно переходя к более сложным правилам, исключениям и наиболее часто встречающимся ошибкам. И ее тело струилось ему навстречу, не боясь этих ошибок и порой приводя Милоша в исступление неожиданными решениями. И он, словно забыв про весь свой мрачный опыт, наслаждался, как в первый раз – там, на мшистой Риги… Только без страха и без сомнений.

Воспоминания о Пат придавали его ласкам запретную остроту. И невозможно было разомкнуть колени и руки, и невозможно понять, что где-то по ту сторону двери существует еще кто-то и что-то… Но порой Милош обнаруживал в себе некие жестокие и странные желания и пугался их – они возвращали его из мира любви в мир страстей. И тогда он замыкался в себе, застывая у окна длинной тенью, а оставленная Джанет сворачивалась в клубочек… Она не понимала, что происходит, но это не беспокоило ее, ибо пока она еще знала, что в ее силах – вернуть и владеть. Владеть – вот что было еще одним и даже, может быть, самым важным открытием. Отдаваясь до последней клетки тела, подчиняясь всему не раздумывая, она ощущала, что власть ее над Милошем растет, и чем больше он порабощает ее физически, тем больше она начинает обладать его душой. И возможно, именно в те минуты, когда она, измученная им, лежала в полузабытьи, не в силах ничем ответить на его восторг, эта таинственная власть достигала своей наибольшей силы.