– Уходи с этого места! – сказала она. – По-моему, ты уже достаточно нарезал в счет своей аренды у этого холма.

– Уйду, когда мне захочется, – ответил Пади.

Тут Шивон, ни слова больше не сказав, уселась перед ним прямо в болотце, растопырившись во все стороны.

– Сейчас посмотрим, уйдешь ты или нет!

Пади поднял лопату, чтоб зашибить ее одним ударом и оставить лежать мертвой в болоте; но, верно, Бог его удержал, потому как был он человек очень сильный и вспыльчивый. Хотя часто потом он говорил мне, что простил ее только ради своих маленьких детей, которые от него зависели и не смогли бы одни прокормиться и выжить. «Потому как я хорошо знал, что меня за это сразу бы повесили», – так он говорил.

Когда Шивон расселась перед Пади на болоте, первым же делом она выдала ему такое замечание:

– Сразу видно, что у тебя в костях прыти не хватает, да и для этой твоей штуки, которая ходит туда-сюда, сейчас уже не лучшие времена.

– Удивительно, как это она всех и каждого на Западе[59] не перевешала, – заметила мать, – если уж она была такая женщина.

– Ох, милая моя, – ответил Томас, – Она, конечно, не натворила всего, что могла, там, где жила, но и в других местах тоже без дела не оставалась. Ты слыхала, что она учинила со свиньей, какая была у Михяла Младшего?

– Не слыхала, клянусь своей душой.

– Она тогда изловила свинью, у которой в носу не было кольца[60], взяла лопату и стала молотить по свинье до тех пор, пока не загнала ее прямо к Михялу домой. И все мясо с боков этой свиньи Шивон оттяпала лопатой. А потом заявила хозяину, стоя в дверях его собственного дома, что, ежели в носу у этой свиньи еще хоть один день не будет кольца, тому придется ее съесть.

– Но ведь, – возразил Михял, – вряд ли нам обоим захочется есть ее живой. А ты разве уже не стесала с нее самое лучшее мясо своей лопатой?

– Пожалуй, – заметила Шивон Рыжая, – отправлю-ка я тебя в такое место, где ты немного остынешь, мой милый мальчик.

– Да иди ты к дьяволу! – вскричал Михял. – Покуда я жив, не выйдет у тебя закусить мясом с моих боков, как ты поступила со свиньей.

С того самого дня прошла неделя, и наш бедный Михял оказался из-за нее в суде. Шивон обвиняла парня и в том, и в другом, и в пятом-десятом, и его бы повесили по ее милости, если б не все те люди, что говорили в его защиту.

– Дева Мария! – воскликнула мама. – И долго она вот так продолжала?

– Четыре года или пять, – припомнил Томас.

– И что же потом заставило ее прекратить?

– Потом для нее настали скверные времена, потому что та благородная дама перестала ее слушать, – закончил Томаc Лысый.

– Воистину, благослови, Боже, души усопших! – сказала моя мать Томасу Лысому. – А знаешь ты историю про здешних охотников, которые отправились в Белфаст?

– Странный вопрос – притом, что мой отец сам был среди них.

– Да что ты!

– Он и вправду был, так-то вот! Отец провел четырнадцать дней вдали от дома, в страшной нужде. Сам я в то время был маленьким, но хорошо помню, что даже не подумал, будто это мой отец, когда он вернулся обратно.

– Странно, что ты не смог его узнать, хоть прошло так немного времени. Ты ведь уже достаточно подрос, – заметил мой отец.

– Клянусь спасением души, мне тогда исполнилось десять лет, но эти страшные лишения так его изменили, что можно было поклясться на Библии, будто это вовсе не тот человек, что прежде.

– Я надеюсь, – сказал отец, – они взяли с собой в Белфаст хорьков?

– Нет, не взяли. У них было всего два хорька, и охотники запустили их в нору у ручья, рядом с тем местом, откуда их забрал корабль.

– Так они, верно, уже околели к тому времени, как охотники вернулись домой, – догадался отец.

– Мертвы, как Генрих Восьмой, – сказал Томас. – Да им давно пора было помереть, все-таки две недели ни крошки съестного в желудке, – добавил он.

– А чьи это были хорьки? – спросила мама, которая по-прежнему внимательно прислушивалась к истории.

– Патрика-младшего и Мориса Лиама хорьки, те недавно привезли их из Трали и отдали за каждого по пятнадцати шиллингов.

– А правда, Томас, – продолжила мать, – что они ушли далеко в холмы, когда увидели корабль?

– Они забрались на Жирный холм, стояло прекрасное безветренное утро, а из одежды у них почти что ничего не было – только рубашки и фланелевые штаны, да на головах вязаные шапки. Корабль, который их забрал, стоял в Лодочной бухте, ни один из них не предполагал, что они проохотятся до раннего вечера. А наткнулся на них не кто иной, как Шемас-старший, он тогда искал овец, а отец его был одним из этих охотников.

– Каким же разбойником оказался капитан корабля! Наставил на них пистолет, как только ему сказали, где корабль находится, – вспомнил мой отец.

– О да, только потом все оказалось еще хуже, – сказал Томас. – Потому что капитан не позволил им покинуть корабль и уйти домой, как только они рассказали ему все, а просто поднял все паруса. И вот когда ветер задул намного сильнее обычного, капитан потерял управление кораблем, и их понесло на север.

– Пресвятая дева! – воскликнула мать. – Это он, что же, так и вез их все время на север Ирландии?

– Он увез их с собой далеко, туда, куда плыл сам, а если б захотел, мог бы завезти и еще дальше, – пояснил Томас.

– А потом он что же с ними сделал? – спросил отец.

– А сделал он вот что: привез на постоялый двор и попросил хозяйку задержать их там, покуда он не вернется или пока она что-нибудь о нем не услышит. Капитан велел ей давать охотникам вдоволь еды и питья, – сказал Томас Лысый.

– Как я понял, один из них ускользнул от прочих, – припомнил отец.

– Отец Шемаса-старшего. Именно так он и поступил. И никто еще не путешествовал через всю Ирландию, терпя бо́льшие лишения, чем он: на ногах у него не было башмаков, а на теле – одежды; и донимали его холод и голод, а временами еще и ужас, что его схватят. А когда капитан покончил с делами, то привлек всех к суду, и их признали виновными, потому что они не говорили по-английски, кроме отца Дунхлй, который знал немного.